Танец

Едва ли здесь есть мораль или глубинный смысл, это просто словесная картинка, вдобавок утянутая из другого моего дневника.

Руан плёл венок, сидя на траве, ловкие пальцы бережно сплетали стебелёк со стебельком, переплетая голубые колокольчики с золотистыми примулами и украшая их солнышками мелких ромашек. Амели плакала, и слёзы капельками росы повисали на травинках.
Дочери лесника нечего делать на балу, и ей не танцевать с хорошеньким мальчиком, ездившем на белом как снег, как тополиный пух пони с пушистой челкой. А так хотелось! И Амели горько плакала от обиды, впервые постигнув, что мир вовсе не один для всех, а место дочки лесника — на выдуманном дне этого неправильного мира, придуманного злыми принцессами и их няньками. И ей нельзя танцевать, и не научиться так легко и плавно скользить над полом, как прекрасные придворные дамы.
— Я открою тебе тайну, — заговорщицки шепнул Руан, будто и не видя слёз и припухших глаз. — На самом деле ты — маленькая лесная фея, которая решила побыть человеческой девочкой и моей дочкой.
Глаза Амели, тут же забывшей про слёзы, округлились.
— Правда, папа? — тоже шёпотом спросила она. — Правда-преправда?
— Самая настоящая, — уверенно кивнул Руан. — Из тех фей, что устраивают на лесных полянках — там, где белки развешивают на ветках деревьев и кустов вокруг маленькие фонарики, а зайцы звенят колокольчиками в такт мелодии, выводимой птицами и сверчками, — хороводы и танцуют до утра.
— Значит, я тоже могу танцевать? — с надеждой потянула Амели отца за рукав.
— Проверим? — Руан возложил на пушистую головку дочери золотисто-голубой венок (он не забыл извиниться перед цветами, когда рвал их на венок), будто лесную корону, и протянул руку: — Не подарит ли маленькая лесная фея танец смертному?
Засмеявшись и чуть порозовев от удовольствия и смущения разом, Амели вложила ладошку в руку отца.
И птицы высвистывали мелодию — лёгкую и звонкую, вторя неслышимому пению тишины, тонко-хрустально звенели паутинки меж ветвей кустов, и постукивали тихонько лапами по старому пню в такт мелодии зайцы, одобрительно шептались буки и дубы, а двое танцевали на лесной полянке, и травы не приминались под их ногами, и трепетали за спиной девочки нежные, полупрозрачные узорные крылья...

@темы: дети, радость души, сказки

---

Медовая Луна

Луна в небе - цвета мёда, призрачный лунный мёд проливается на землю. Мёд собирают лунные зайцы в туески, сплетённые из снов - другая посуда драгоценный мед из множества лунных трав не сдержит, он просочится, земля впитает капли - и вырастут там, где капли упали, белые цветы, пахнущие сладко-сладко. Из этих цветов потом плетут венки себе русалки, что танцуют в лунные ночи на полянках у рек и озер, скользят по лунной росе (к Лите русалки совсем дичают, хоть мимо озёр и рек не ходи - утащат, защекочут, даже если не коснёшься воды).
Тот же, кто испробует лунного меда, будет видеть невидимое - лунных фей и единорогов, танцующих в полнолуние на лугах, диковинных разноцветно-полосатых зверей кракозябров, что, невидимые, живут совсем рядом с людьми, сварливых шуршунчиков из тех, что вьют гнезда в волосах людей (те, у кого гнезда сварливых шуршунчиков на головах, становятся сварливыми), тучекитов и грозовых птиц, а то и забавных упитанных тапирохимер, которые выдувают хоботами кошмары из человеческих снов.
Со временем у испробовавших лунного меда лунное сияние серебрит волосы, туманно-лунными становятся глаза и нездешним - взгляд - легко выделить их из толпы. Видящие невидимое записывают сказки, что услыхали от фей, ловят диковинных несуществующих зверей, чтоб с ними подружиться, создают волшебные палочки, игрушки и жезлы.

Льет луна мед с небес, медова ночная роса, катаются по той росе единороги, купаются, выбеливая шкуры - чистым снегом светятся шкуры, каждый волосок гривы серебрится в лунном свете, нежным опаловым сиянием наливается витой рог во лбу. Накупавшись, танцуют единороги, скользят, будто громадные лебеди по траве, едва приминая ее, раскланиваются друг с другом, склоняя гордые головы.
Расступившись, впускают в круг юных, не успевших одичать и позабыть совсем о том, что были людьми, как старшие сестры, русалочек с белыми венками на волосах. Босые ступни и раздвоенные копыта ступают одинаково бесшумно - будто кружатся, танцуют на полянке призраки.
(Где-то в кустах бродят застенчивые лунные слоны. Лунные слоны немного стесняются того, что они розового цвета - из-за того, что рождаются под Луной Роз или под Земляничной Луной, потому и повстречать их нынче можно разве во сне. Но всякий раз - к счастью. Розовые слоны - не гордые единороги, что не любят чужаков, слоны добрые и ласковые, да ещё и умеют летать. Совсем немного.)

Лунные зайцы терпеливо собирают мед, стряхивают капли с травинок, черпают его, разлившийся крохотными озерцами, среди лугов. И тихонько поют: это ведь особые зайцы, лунные. И питаются они лунными травами и любят лунно-медовую морковку, которой их угощает Лунная Принцесса (старый-старый, ставший уже призрачным и расплывчатым от старости Главный Лунный Заяц-аптекарь, тот, что все готовит и готовит эликсир бессмертия и спорит с Лунной Черепахой о философии, ворчит: балует принцесса молодежь!). А от лунного меда стихи и песни складываются сами собой. Так что лунных зайцев всегда можно отличить от земных не только по серебристым шкуркам, но и по пению.

Пояснение

Луна июня: Луна Мёда, Луна Разнотравья, Луна Рос, Луговая Луна

@темы: луна, сказки

---

Иллюстрации и музыка

К истории "Нездешний"

Аррей


Ангел

Ангел и нечисть-кот

Айне рассказывает про звезды

Айне на берегу моря

Айне-королева фей


Из тех картин, на которые смотрели Аррей и Айне

@темы: визуализация, дети, ангелы, радость души

---

Две разделённые звезды

Описание: о хранителях июня


Каждый год, как приходит лето, с наступлением утра его, июня, Тай слышит зов и теряет покой. Звенит, бьётся в крови зов в такт неслышному пению звёзд, которых не видно за сиянием городских огней (мерещится, там, в ночном небе, две звезды сияют рядом, неразлучны), колокольчиком — отзвук смеха, кивают головками цветы и странно смотрят птицы, присаживаясь на ветвь, деревья многозначительно шепчутся на ветру, словно знают о Тае что-то такое, чего не знает он сам.
Тай не может толком ни есть, ни спать, бродит по городу, меж домов, будто средь деревьев, касается рукою стен, но под ладонью — мёртвый бетон, не живое тепло. Пересекает шумное шоссе, не замечая машин и чудом снова не угодив под колёса — не помня себя, растерянный, чужой, одинок средь людей, не знающий, что ищет и найдет ли когда-нибудь.

Бродит у холмов в громадном запущенном парке звёздными ночами, ждёт полной луны, ловит отраженья звёзд в ладони (но ладони вечно пусты), и видятся ему в лунном свете, в изломанных, слишком живых тенях иные создания, чьи тела слишком легки, облик слишком текуч для тяжёлого мира людей и созданных ими вещей.
Льнут травы к ногам, почти внятен говор ночной птицы и почти слышны звонкие голоса, и кажется — вот-вот случится что-то...
Но так и не случается никогда, и месяц кончается вновь, и Тай уходит прочь, не замечая, что поутру, меж ночью и днём, когда тонка грань меж миров, шаг не приминает трав, деревья цепляют ветвями, пытаясь задержать, а туман ластится к плечам, будто живой.
Плывёт прохладным утром туманный мир, отражает то, чего не было никогда, и то, что могло быть иначе, переливаются, играют, сменяя друг друга отражения, и дорогою пламенной Дивных ложатся на гладь сонной реки лучи восходящего солнца.
Но с каждым шагом тише становится песня в крови и душе, чужая маска прирастает вновь, единственно возможным, плоским и неподвижно-застывшим становится мир, и на мёртвую, шершавую дорогу из асфальта ступает человек.

Ловит звёзды в ладони Кайя-ши, танцует на холме с ветрами, не сминается трава под лёгкими шагами. Играет на белой флейте, перебирает отражения, плетёт невесомые нити из мелодии и лунного света, вплетает колкие серебряные лучи звёзд, чтобы потом мастерицы-ши соткали ткань для одежд фейри, в сравнении с которыми самые роскошные одеяния людей — грубая холстина, неудобная и жёсткая.
Лишь в июне свободно ступает юная ши по земле, утром лета рождена, то — время её силы, в иное время мир людей слишком тяжел для той, чья суть — яблоневый дух, свет звезд, тёплые лепестки золотого летнего пламени и песнь ветра, напоённого запахом трав.

Миры дивных ши и людей разделены были навек: одним — города, шум машин, другим — зелень и иное солнце холмов, что полы изнутри — лишь врата, аркою которым две яблони, и ведёт оттуда тропа в вечно юный, настоящий мир.
Там воздух пьянит ароматом цветущих яблонь, как лучшее вино, сладка студёная вода ручьёв, на зелёных лугах у прозрачных озёр пасутся кони дивной красоты — вольные кони, таящие за бархатом лошадиных губ хищный волчий оскал, не каждый рыцарь из ши справится с таким скакуном, сумеет надеть узду и не выпустить из рук.
Там в лесах можно увидать золотую лань, а Осенний владыка оборачивается Белым оленем, в пору Охоты жертвою платя за рождение нового мира, красноухи охотничьи своры, любимый пёс Владыки Лета зелен и лохмат, с хвостом, в косу заплетённым, и бродит по холмам громадный дикий Кат Ши.
Мрачная птица может обернуться вдруг прекрасной златовласой девой, а лохматый лукавый пони — чёрным псом прямо под седоком, и изменчив, текуч облик Дивных, отражаясь многократно, и каждое отражение их — истинно.

Кайя слишком юна, а потому отразить себя может пока что только птицей, иначе рискует потеряться средь граней и слоёв отражений-миров, но века и века впереди, когда-нибудь и дитя утра лета станет мудра и сильна. Скоро, скоро она посадит золотой цветок — и тот распустится тёплым пламенем в самом сердце лета.
Шепчет травам Кайя, чтобы те силу набрали к волшебной ночи Сердца Лета, гладит папоротник, будто зелёного кудлатого щенка — тот, благодарный, сворачивает макушки пёрышек в забавные «улитки» и непременно зацветёт, когда придёт пора, а цветок его дарует сумевшему взять взгляд на мир, будто у ши, дарует часть тех знаний, что — жизнь для Дивных.

Падают звёзды в канун Цветочной Луны, мёдом дышит ночь, прорастают из звёзд белые цветы.
Танцует Кайя (нет тени у ши в свете луны) на холме под музыку лунного света, и кругом расступаются колокольчики-цветы, и танцуют в небе над ней две звезды, что вместе от начала веков.
И мстится ей порой пустота рядом с плечом, там, где должно быть чьё-то тепло.

Таю снится девчонка-ши — острые ушки из русой копны волос, из васильков венок, летящий наряд, светлых, чистых озёр взгляд, два лебединых крыла. Снится шёпот трав серебра, струн перебор и танец дивных созданий у срединнолетнего костра.
Видит Кайя-ши странные сны о суете больших городов, где трудно дышать, где забыты вольные леса под скалами из бетона и стекла, чует смутную тоску человечьей души.
Мечется подмёныш, ступает по краю, по пропасти острой грани, слышит колокольчиками смех; танцует на лугах под песнь ветра, печалится, не зная чему, вечно юная ши — две разделённые звезды, что быть вместе должны.
Атай и Алькайя.
Близнецы.

@темы: лето, Хранители года, близнецы Июня, сказки

---

Батуты-драконы

Возможно, пропаду на некоторое время из Сети отправляюсь на поиски Лета, где-то ж должна быть та самая дверь вообще, но вернусь с новыми сказками


В городе на детских площадках - батуты, многие из них - с драконьими головами. Дракон-батут хмур и скалится нарочито сердито, чтобы никто не заподозрил, что ему нравятся смех и радостные вопли прыгающей ребятни, - несолидно! Вечером батуты сдувают, но, едва взошедшая луна наливается белым златом, как лежащий плоской шкуркой дракон обретает плоть, встает, потягивается, разминая затекшие лапы. Трёхглавый зеленый Змей Горыныч, обитающий на шумном перекрестке у громадного торгового центра, некоторое время спорит сам с собой, решая, какая голова сегодня главная, иногда кидает жребий - припасенный речной камушек, и проигравшая левая младшенькая потом демонстративно дуется, - потом подтягивает к себе надувные пальмы и горку - и они оказываются громадными крыльями, а ступени - хвостом.
Одноглавый ало-золотой дракон, скромно делящий детскую площадку с почти-пиратским кораблём, лесенками и горками, с шорохом разворачивает цветастые полосатые паруса крыльев, что были днём оградою надувной площадки, и взмывает над ночным городом.
Парит меж огнями небесными и земными, купается в тёплой тьме, кувыркается в серебристых облаках над городом, пролетает под мостами, ныряет в непроглядное, чёрное зеркало спящей реки, что ночью обнимает небо...
Наутро, едва сонная медно-красная птица-солнце взмывает из вод реки, неспешно расправляя крылья, расцвечивая небеса алым, розовым и оранжевым, дракон, налетавшись, покувыркавшись в облаках и накупавшись вдоволь, возвращается обратно. Приземлившись, встряхивается, точно кот, потоптавшись, укладывается на песок детской площадки, распластывая мокрые крылья, и плоть будто истаивает, вновь обращаясь плоской пёстрой шкуркой.
Лениво переругиваясь сам с собой, складывает крылья и сворачивает хвост Змей Горыныч, наевшийся рыбы, которую стянул с оставленных рыбаками в прикормленных местах на ночь закидушек, - еще одна пестрая громадная шкура, каких множество в городе летним утром. И кто же поверит рассказам рыбаков, невзначай увидевших громадную морду, высунувшуюся из воды этаким водяным драконом луо и слопавшую весь улов?

Дети прыгают по нагретому солнцем батуту, чьи краски поутру ярки, как никогда, скалится приторно-сердито неподвижная драконья морда, а где-то на речном берегу тихо тает, смываемый волнами, глубокий когтистый след...

@темы: сказки города N, ...прозваньем - дракон

---

Дверь в Лето

Очередное подобие белого стиха


Где-то, верю, знаю, есть та самая Дверь в Лето, что вечно манит неизбывным теплом и светом.
Горят кошачьи глаза во тьме болотными огнями фей, древняя Ночь шепчет тому, кто слышит: «Найди. Поверь». Кошки - мохнатые фейри, отражение многих миров, ищут Лето веками, скользят незримо мимо глаз гибкими тенями. Люди отпирают для них за засовом засов, но за дверьми - лютая зима, серая пустота, беззвёздная мгла, или - шумят города, и нет в жизни, в живущих - огня.
А за Дверью - Лето поёт, папоротника цвет, серебро травы, и небо глубоко. Там на сердце ясно и дышится легко, и живо волшебство, то самое, что видеть мало кому дано. Крылатый Июнь - свобода, ветра и луга, луговая дева Июля - марево зноя и дурман зрелых трав, и Август - золотой алогривый дракон, хранящий астры и звёзды, и спелость плодов. Танцуют, не приминая трав и звёзд цветов, лесные духи, феи и девы вод, и вечно поёт о свободе флейта ветров.
И пламя Литы вечно, светло, негасимо.
Кошка, по звёздам ступая в небесной сини,
Пройдет сто веков, сто дорог, сто путей,
Чтобы открыть средь всех - Ту Самую Дверь.

Дверь в поющее звёздное Лето...

@темы: лето, кошки, дети Мау, сказки

---

Тайное божество случайностей

Примечания: 1. отсылка к истории «Бог дождя»

2. Цилинь - единорог из китайской мифологии, у него драконья чешуя, оленьи ноги, лошадиная грива и рог во лбу (на картинах рог изображается оленьим). Не ест мяса, «не обидит и букашки» согласно легендам, однако наделён правом судить и карать преступника - никогда не ошибается и не знает лжи.
Сказка про японский вариант цилиня, кирина, есть здесь, читается как оридж.

Как известно, рисование в число талантов одарённого во всех прочих областях, кроме, собственно, исполнения божественных обязанностей, в чем бы они ни заключались, Небесного принца не входило. От рисунков его шарахались даже птицеголовые духи-слуги — если б они говорить умели, то непременно заикаться б начали, — впрочем, это своё мнение дракон держал при себе. Принца он любил и обижать совсем не хотел.
— Очень… своеобразно, мой принц, — вздохнул он, пытаясь догадаться, что же подразумевалось под непонятной вязью линий и завитушек по краю картины, по отдельности выглядевших вполне изящно, но вместе создающих странное впечатление. Куда уж страннее — от них голова буквально кругом шла.

Принц явно пытался совместить два жанра — на фоне легко намеченного тушью традиционного горного пейзажа красовался непонятный недорисованный зверь… По крайней мере, Лун предполагал, что это должен быть зверь, хотя количество конечностей превышало допустимые пределы, а морда имела почти несчастное выражение. Жанр, изобретённый принцем, явно нуждался в отдельном названии...

Принц, которого визит дракона застал за рисованием, улыбнулся чуть смущённо и светло, откладывая кисть и тушечницу, но напомнил:
— Я же сыграл тебе своё имя.

Принц был рядом, когда родился новый дракон, он знал и помнил его мелодию души, истинное имя, а потому счёл должным сообщить и имя своё — истинное, мелодию, что звучала. Но дракон, хоть, понятно, говорил не вслух — драконья пасть для того не приспособлена, упорно считал подобную фамильярность неуместной и большее, что позволял себе — это обращение «мой принц» вместо «небесный господин».
Но запомнил накрепко.

Правильно истолковав упрямое молчание, принц махнул рукой, не став настаивать.

Лун же с облегчением отвёл взгляд от картины на шёлке, принюхался, насторожив уши, изогнул длинные усы вопросительно:
— Пахнет? Сладко…
Принц улыбнулся, распуская подвязанные широкие рукава верхнего одеяния. Рядом возник из ниоткуда птицеглавый дух-слуга, с поклоном вручил принцу горшочек, до краёв наполненный благоухающим мёдом, и поднос со стопкой лепёшек.
— Угощайся, друг Лун.
— Это что, — ужаснулся дракон, облизываясь украдкой, — я теперь родич богам?
В человеческой пище боги не слишком нуждались, употребляя разве фрукты, но мёд здесь ценился особо, как нектар жизни. А змей прежде питался одной лишь рыбой.
— Ты изменился, — сказал принц, обмакивая лепёшку в мёд и протягивая на ладони. — Что удивительного в том, что другому телу потребна и другая пища?
Лун наклонил голову, слизнул угощение, зажмурился довольно.
— Ты знаешь, что на тебе заклятие? — спросил вдруг принц, и Лун едва не подавился лепёшкой под внимательным взглядом тёмных глаз.
— Что? Какое?
— Тебе лучше знать, — заметил принц. — Что ты сделал, позволь спросить? Кому досадил?
Лун встряхнулся, будто пытаясь таким образом избавиться от заклятия.

На одной из гор жил отшельник, постигающий в уединении и близости к небу бессмертие и божественную мудрость. На горных лугах обильно цвели цветы, и отшельник этот держал пасеку, чтобы лакомиться мёдом.
Змей питался рыбой, и этого ему вполне хватало. Недавно рождённого дракона же тянуло на сладкое. Вот он и не устоял, случайно оказавшись подле — очень уж мёдом сладко пахло…
Отшельник, видя такое безобразие, рассердился, наложил на разбойника заклятие. Пристыженный дракон, будучи пойман на месте преступления, удрал, а момент заклятия упустил. Стороннее колдовство вообще на драконов почти не влияет, они ведь сами — создания магии. Кто же мог подумать, что это — зацепится.

Принц выслушал, покачал головой, но корить не стал. Сказал только:
— Сути заклятия я не понимаю, но тебя хотели наказать — что хорошее из этого может получиться?
— Так расколдуйте меня!
— Боги не владеют магией, — напомнил принц. — Наша сила — суть желание, желание и изменяет мир так, как того нам хочется. Бессмертные отшельники — не боги, они куда ближе к людям, оттого и магия им удаётся. Я же... не самый умелый из богов.
— Как же вы тогда видите заклятие? — дракон извернулся, пытаясь оглядеть сам себя, но мигом позабыл об этом, стоило принцу отойти к краю террасы и опереться на перила.
— Магия сродни музыке. Я слышу, что твоя мелодия звучит иначе теперь, — отвечал принц, прикрывая на миг глаза, будто прислушиваясь к чему-то, — неправильность её режет мне слух.

Драконы не колдуют — они создания магии и обладают даром чувствовать и видеть её, разлитую вокруг, а потому могут просто черпать для своих нужд, и никакие заклинания им для того не нужны. Лун в потоках магии купался, чувствовал всей чешуёй, отзывалась на неё, пела сама драконья суть… но вот зачерпнуть, чтобы сотворить нужное, не получалось.
Да и как бы не вышло что-то в духе деяний Небесного принца — бесспорно, великих, но и с последствиями… крайне впечатляющими. Прямо скажем, тут следовало порадоваться, что чешуйчат, а не пушист — иначе вся шерсть бы дыбом вставала.

— И отчего я сам ничего не могу? — дракон дёрнул раздражённо хвостом, оглянулся и убрал его подальше от картины принца. Расстроится ведь…
— Ты молод, — сказал принц. — Со временем ты научишься не только слышать магию, но и слушать её, выбирая нужные ноты — тогда, перебирая эти ноты в том или ином порядке, ты сможешь творить нужное. Прости, я снова говорю о магии, как о музыке, которую слышу сам.

Разговаривая, принц по привычке принялся прохаживаться в задумчивости по перилам, ухитряясь не путаться в полах многослойных одежд, где золотисто-янтарный чередовался со снежно-белым.
Далеко внизу в провале шумела вода; водяная взвесь мерцала множеством маленьких радуг.

— Мой принц, — напряжённо заметил дракон, неотрывно за ним следящий. — Вам напомнить, как вы летаете?
Скулы принца чуть порозовели: высота его не пугала — манила, но с обращением не ладилось, и даже в птичьем облике он летал камнем и исключительно вниз. Чудом не убился в прошлый раз, даром что божеству это сделать очень затруднительно.
— Ты поймаешь меня, — просто ответил он, и Луну почудилось тут, что само время замерло, так ценен был этот миг безоглядного доверия.

Иногда дракон немного жалел о прошлом своем облике. Змей мог быть ближе. Обвиться вокруг руки во время прогулки или устроиться на плечах, пока принц играл на цине, свернуться клубком на коленях, греясь в солнечном почти сиянии божественного принца, млея, ровно кот от тепла. Дракон же был громадным, и единственно, что получалось — это иногда, набравшись нахальства, осторожно устроить голову на коленях принца, который порой собственноручно расчёсывал спутанную драконью гриву.
Лун никогда не осмеливался просить, но о касаниях этих мечтал, блаженствуя под ласковыми руками.

— Могут ли вообще драконы быть магами, или это вы утешаете меня? Что я должен уметь, когда стану настоящим драконом?
— Ты уже настоящий. Насколько я помню, — принц задумчиво подёргал себя за прядку волос, поворачиваясь, поскользнулся на влажных перилах (Лун обеспокоенно дёрнулся), взмахнул руками, будто крыльями — взметнулись широкие рукава, и выпрямился. — Старые драконы могут менять облик и размеры, а это ведь серьёзная магия. Более того, в человеческом своём облике они сходятся с людьми, и от союза этого рождаются дети... Старые — я имею в виду, могущественные, никто не знает наверняка, сколько драконы живут.
— А сколько живут обернувшиеся драконами? — полюбопытствовал Лун, помнивший рассказы принца, помогающего маленькому водяному змею стать драконом.
Ведь только яйцо драконье зреет около тысячи лет. И потом еще тысячи полторы лет дракончик маленьким считается. А уж крыльев и вовсе можно не дождаться. Это он удачно получил всё разом — и рога, и гриву, и размеры, а крылья порядочному восточному дракону вообще без надобности, с этими-то конечностями бы разобраться, сколько путался в них поначалу — шаг делал, негодные лапы немедленно одна за другую цеплялись, и он носом в землю падал. Летать-то легче...
— Не знаю, — признался принц, придержав взметнувшиеся от ветра тяжёлые пряди волос — чуть слышно звякнули вплетённые драгоценные бусины. — В книгах ничего не говорится на сей счёт, а у меня ты первый и единственный друг-дракон.

Дракон порадовался, что, как и змеи, драконы краснеть не умеют, даром что теплокровные. Его всегда трогало и смущало, когда Небесный принц без сомнений называл его другом.

— Я хотел спросить, — сказал он, чтобы скрыть смущение, — кто это на вашей картине? Вроде бы такого зверя я не встречал.
— Это цилинь, небесный зверь единорог, — отвечал принц, поворотясь лицом к провалу. Лун подозревал, что уж для Небесного господина все чувства на не слишком-то выразительной драконьей морде начертаны крупными буквами. — Цилинь, дальний драконий родич, приносит счастье достойным и наделён правом судить и карать. Он никогда не обидит ни зверя, ни птицы, и трава не мнётся под его шагами.

Дракон взглянул на картину внимательнее. Кажется, зверь и вправду был чешуйчатым, походя немного на дракона… Наклонил голову набок. Взглянул ещё раз. Зачем всё-таки вон те странные символы? В голове как-то странно помутилось. И перед глазами мушки какие-то замелькали и странные силуэты… Драконы всегда прозревают истину, они не видят того, чего нет!
Тело вдруг стало чужим и слишком большим, неповоротливым...

— Мой принц, верните всё как было! — возопил снова ставший маленьким змеем дракон и плюхнулся на землю. Ползать он разучился. Отвык...
Принц легко соскочил с перил и только развёл руками:
— Я бы с радостью, друг мой, но как?.. Я музыкант, не маг.
— Так же, как мелким с-с-сделали!
— Это не я, — возразил принц. Не слишком, впрочем, уверенно.
Змей-дракон воззрился с подозрением. Все непонятные события всегда происходили вокруг принца.
Не иначе, небесный господин был тайным божеством случайностей. Настолько тайным, что сам об этом не подозревал.

— Кажется, заклятие твоё на символы, что на картине моей, наложилось, — подумав, сказал принц, внимательно оглядев змея-дракона со всех сторон. — Оно проснулось, когда ты сам о нём узнал — надо бы было мне смолчать. Потому и получилось вот так…
— Ну зачем вы символы-то эти начертали, если всё одно колдовать не умеете? — возмутился Лун-змей, прикрывая глаза кончиком хвоста.
— Они красивые, — вздохнул принц виновато, примирительно протянул ему руку, предлагая взобраться. — В книге моей говорилось, что они должны сохранять раз сотворённое неизменным — здесь ведь влажно, картины долго не живут.
— А назад в дракона вы меня теперь оборачивать будете, мой принс-с-с? — ядовито поинтересовался снова-змей, делая вид, что не замечает протянутой ему руки, и на всякий случай отползая от картины подальше.
И подумал, что тушь и кисточки надо бы было отправить следом за рогами из нефрита и ножами — утопить в озере. Во избежание.
Принц задумчиво глянул на перила.
— Не вздумайте снова падать, — всполошился змей, вовсе не уверенный, что один и тот же способ сработает дважды. Кто знает, как крепко теперь заперта начертанным заклинанием его суть дракона. — Или… или я вас укуш-ш-шу!
Небесный принц смущённо подёргал прядь с вплетёнными бусинами золотистого янтаря, подумал ещё.
— Ну… я и правда не маг, но могу попробовать всё-таки обратить тебя, ты ведь уже стал драконом, это и есть твоя истинная суть теперь. Хотя воздействовать не на себя, на чужую суть — совсем другое... Я же слышу музыку и, когда птицей оборачивался, чтобы измениться, изменил звучание своей мелодии, выстроил её иначе. Может, если суметь верно подогнать параметры, которые я для себя подбирал…

Снова-змей представил, в кого стараниями принца и его божественной волей может обернуться (по чистой случайности, конечно же, и пернатым стать, как бог-змей из легенд — это ещё цветочки!) — а воображение у маленького змея осталось драконьих величин — и всё-таки брякнулся оземь. Кто там говорил, что змеи в обморок падать не умеют?..

@темы: ...прозваньем - дракон, "Мелодия души", сказки

---

Он выдумал море

Снова подобие недостиха, но я исправлюсь со следующей сказкой

Однажды он выдумал море — синь неба и твердь земли. Море было прекрасно, и он подарил ему корабли.
Камни, кораллы и птичий вскрик, зеркальные блики, коварные мели, глубины и чудища в них, белогривые волны-кони, око бури, алый закат и полный штиль.
Злато и жемчуга — дар его любви, зов ветров и взвесь соли в крови — однажды услышавший море навек останется с ним.
Море растит себе маяки, лодки на волнах качает, лодки, взрослея, вырастают в корабли.
Корабли, умирая, ложатся на песчаное дно. Над волнами — альбатросы и чайки, что моряками были когда-то давно.
Крики тоски полны, но море не отдаёт своего: души привязаны, из Круга отозваны, людьми возродиться им не дано.
И плывут души птицами и китами, ветра шепчут их голосами, память — в прибое, жалобен клич в буйстве штормов.

Он спит, и море шепчет сказки ему: послушай, родной, что я расскажу: над волнами моими льёт луна молоко, с небес каплями падает бесценное звёздное вино.
Там, где скалы пропастью обрываются вниз, во тьму, спит, клубком свернувшись, в бездне древний как мир дракон.
В шторма звонят в глубинах моих Кер-Иса колокола, время течёт сквозь него и меня, за белыми стенами — призраки, пойманные проклятием навсегда.

Прибой приносит на берег каплями застывший мёд* — то кормит коней своих белогривых дивный морской народ.
Люди ныряют, камни обняв — собирают слёзы русалок — перламутровые жемчуга.
А там, где небосвод с волной смыкается, хрустальна и сладка моя вода.
Нежность моя точит камень, а небо — это ведь тоже я.
Однажды меня не удержат суши берега...

Море шепчет сказки, синь неба и зелень трав в себе хранит, и помнит: у каждого, кто на суше родился, есть в водах двойник.
Однажды море на сушу придёт, заберёт, что считает своим, выберутся чудовища из неведомых глубин.
Пробудится в бездне мира дракон.
Всё, что вышло из моря, в водах уснёт, что морем началось, то закончится в нём, спящий глаза золотые откроет, и конец всего обернётся новым днём.

Море спящего качает и в объятиях нежит, киты и дельфины поют песни без слов. По лунным дорожкам ступают неясные тени его снов.
Песчаное ложе покоит его, одежды истлели давно, руки водоросли оплели, сквозь грудь кораллы проросли, меж них — глазастые рыбы всех цветов, и зелёный ветер колышет шёлковы пряди волос.

Спи, хороший мой, спи…
Пусть тебе снятся в море неба звёзд цветы…
Пока сияют во тьме маяки,
Корабли мои не собьются с пути.
Горят на мачтах Эльма огни,
Станут птицами погибшие моряки.
Спи, золотой мой, спи…
Пусть тебе снится в море неба свет рыбы-луны…

Однажды он выдумал море. Кем он был — не знает никто.
Золотоглазый, дивный спит, и море баюкает его.

*янтарь называли морским мёдом

@темы: странные рассказки, море

---

Лисий бог

Подобие белого стиха, вдохновлено было песней "Кицуне"

Лисий бог многолик и хвостат, янтарны раскосые глаза, лисий бог носит яркое кимоно, играет и как дышит — лжёт.
Каждое дитя лисьего бога может обратить к нему зов — лишь раз, это знает всякая лиса. Ведь она обретёт шерсть снежно-белую и девять хвостов, только пройдя путь до конца.
В лисьем боге нет зла и добра, лисий бог ни свет, ни тьма, у лисы меж демонами и богами своя идёт тропа.
На изломе зимы лисий бог танцует на нетронутом снегу у стылой воды, и луна вместе с ним танцует в небесах. Плавится лед — горяча лисья кровь, прорастает трава сквозь наст. После зимы солнце взойдёт, мир оживёт, улыбнётся довольно лисий бог.
Лисий дух — из Запределья, обители духов и ветров, само время течёт помимо него.
Зеркалом иного мира — око луны в небесах, льет прозрачные струи во мрак, лисий бог подхватывает лучи, набирает пригоршни лунной воды, бросает на четыре стороны, плетёт иллюзий сети и сны.
Вырастают целые города, призраки молчаливо скользят, оживают картины того, что было, и чему не бывать никогда.

Лисий бог бродит средь людей — остры уши тени на стене, таится под одеждами хвост, под губами — звериный оскал, вертикальны зрачки в прищуре глаз.
Лисье божество живёт в этом мире не одну тысячу лет, плетёт тенёта иллюзий из века в век, слушает людские сны, тайны и мечты (и на перекрёстках судеб во тьме — тень лисы), улыбается, не разжимая губ, молчаньем вечность хранит.
Кто знает, может, это лисы выдумали однажды наш мир?..

У чёрной воды в свете луны на изломе зимы танцует лисий бог, чарует грёзы и сны.

Гибнут забытые божества, но по грани меж времён и миров ступает лисий бог, силён, как и в былые века.
Лиса себя забыть не позволит никогда.

Уходят белые лисы в Звёздный лес по призрачным тропам луны.
Поют рога и лают вдалеке злые псы.
У кромки воды под лаской волн тают лисьи следы…

@темы: лисы, божества, сказки

---

Дар

Здесь змей уже стал драконом, время действия - после истории
"Небесный принц и мечта водяного змея"

Примечание: околокитайская мифология; лун - дракон, цинь - китайская цитра, Небесная Собака - Тиен Го, предвестник катастроф и разрушений
аудиоверсия есть тут, за что чтецу моя горячая благодарность

В окружении любимых книг и многочисленных свитков, не зная ни в чём отказа, Небесный принц затосковал. Он был одинок, и даже музыка, песни ветра и любимые книги, уносящие в иные миры, не могли служить от этого спасением.
От дурного настроения принца погода над горой портилась, собирались грозовые тучи, будто бы и вправду он был божеством дождя — того и гляди, скоро вновь люди драконов обвинят и палками изображения их накажут.
Принцу бы к людям, что пишут такие удивительные книги, узнать их чуть ближе, понять — ведь так хотелось! — постичь то, что не дано богам, но чем одарены смертные, с которыми порой роднились даже сумевшие этот дар разглядеть создания магии и ветра — драконы.
Но то было запрещено, да и Небесный Император строго-строго наказал ему даже не думать спускаться в человеческий мир. Потому как вокруг принца всегда что-нибудь приключалось, и божеством он, правду говоря, был уж вовсе непутёвым, принося куда больше вреда, чем пользы, несмотря на искренние старания.

За культ Огненной птицы, как-то стихийно образовавшийся у смертных, что жили подле горы, Небесный император разгневался на младшего из богов вновь.
Смена облика принцу давалась из рук вон плохо, едва свой собственный павильон не спалил, да и с полётом дело не задалось, всё-таки полёт — это движение вперёд и вверх, а не вниз чуть медленнее камня. Смертные потом напишут в хрониках об очередном явлении огнехвостой Небесной Собаки¹ в ночной её испостаси и приукрасят сплетнями о погибшем урожае, разрушениях и многочисленных жертвах, которых никто в глаза не видел — была-то одна деревня, и то все успели убежать, а урожай риса не пострадал, потому как огненная птица в воде погасла. Едва не захлебнувшись.
Всё равно так стыдно принцу ещё никогда не было.

Единственное, что ему действительно удавалось — это музыка, но что она в сравнении с силами и способностями старших братьев и сестёр! Божество музыки не требовалось никому, стихией её отчего-то не считали, хоть принц и придерживался иного мнения. Ведь музыка так похожа на магию, а магия безусловно стихия — шестая вдобавок к пяти² привычным.

Наверное, он и прежде был одинок, не сознавая этого, просто не зная, что бывает иначе.
Тот, кто был змеем когда-то, исполнил свою мечту, обретя небо, а принц обнаружил вдруг, что привык к увещеваниям отвлекавшего от книг и расчётов водяного змея, ставшего ему другом, и беседам с ним, привык играть не только звёздам и луне — но для кого-то.

Отпущенная с ладони бабочка улетает, что ей до того, кто остался?

Сидя на террасе, что тянулась вдоль стены павильона, и отгорожена от пропасти была лишь перилами, и созерцая порой выглядывавшую из-за седых туч луну, принц кутался в свои бело-золотые одеяния — ему было непривычно зябко, хотя прежде он не мёрз. Будто кто-то рядом, кроме безмолвных духов-слуг, грел одним своим присутствием.
Мелодии не складывались, и любимый цинь скучал подле.

Над перилами вдруг возникла драконья морда, держащая что-то в пасти.
— Лун?.. — ахнул принц — звучание мира неуловимо изменилось, будто в него вплелась иная мелодия, и тот, чьим даром была музыка, никогда бы не спутал ставшего для него единственным дракона с любым другим. Даже с закрытыми глазами.

Дракон прижал уши, перевалился через перила террасы, едва не своротив их.

Змеистое тело и четыре сильные когтистые лапы, бронза чешуи, золото глаз, оленьи уши и рога, грива, будто у коня, седая в лунном свете. Когти прочертили борозды в досках настила, и дракон положил свою ношу к ногам Небесного принца.
— Ясного вам неба, Небесный господин.
Принц подобрал дары, оказавшиеся свитками рукописей в кожаных футлярах, прижал их к груди, впервые в жизни, кажется, не зная, что сказать.
— Вы ведь любите читать, я помню… — смущённо проворчал дракон, явно не зная, куда девать глаза.
Принц засмеялся негромко — на горе ровно посветлело в ночи, — бережно передал свитки птицеглавому духу-слуге, тотчас проявившемуся из воздуха, и, дотянувшись, тронул ладонью узкую драконью морду, погладил нос.
Дракон потянулся за лаской, точно громадный кот (у одной из старших сестёр были эти зверьки), и принц улыбнулся этому.
— Я так рад, что ты вернулся! Но… какой храм ты ограбил?

Рукописи были настоящим сокровищем. Вот только храниться подобные свитки могли у учёных… и в храмах.

— Ну… — дракон прижал уши; когти прочертили новые борозды в досках. — Я старался аккуратнее. Но там храм был почти заброшенным, совсем уж захудалым. Да и хлипким каким-то...
— Будь осторожнее, — сказал принц, посерьёзнев. — Не причиняй вреда людям и не трогай храмы. Люди не могут постоять за себя, а Владыка драконов и боги накажут виновного. Дитя вод и ветра потеряет свободу, и мне недостанет сил защитить его.
— Я не подчиняюсь Владыке и не служу никому, — вздёрнул голову дракон. — Не те боги даровали мне этот облик и суть!
Небесный принц только покачал головой: долго ли позволят гулять на свободе дикому дракону?
— Свои Врата ты прошёл сам, — под мимолётной лаской узкой ладони ощерившийся было дракон мигом успокоился.
Растянулся на досках, уложил тяжёлую голову на колени опустившемуся на прежнее место принцу, кося одним глазом: не прогонит ли? не разгневается?..
— Не ты ли советовал мне завести кошку или пса? — развеселился принц; пальцы, однако, почесали дракона за ухом.
— Зачем вам кошка, мой принц, если у вас есть целый дракон? — почти с прежними шипящими нотками возмутился хоть и дивный, но нахальный зверь.
— Я боялся, что стал неинтересен тебе, — признался принц, доставая гребень откуда-то из широкого рукава белого с золотыми узорами верхнего одеяния и принимаясь распутывать светлую гриву — дракон довольно прижмурился под его руками. — Ведь теперь у тебя есть небо… Что тебе за дело до затворника Небесной горы?
—Моё небо, — сказал дракон, приподымая голову с его колен, — облака, ветер, глубина без дна… вы, мой принц, даровавший однажды свою дружбу маленькому змею. Одно неотделимо от другого.
Принц, услыхавший много большее в сказанном, замер — дракон, фыркнув, подтолкнул мордой руку с гребнем — чешите, мол, — потом вымолвил:
— Я запомню… мой друг.
Драконы ведь не умеют мурлыкать, нет?..

Будто сами собою пропели струны циня и тучи разошлись над горой, во тьме небесного сада вновь расцвели серебряные цветы.

¹Тиен Го, Небесная Собака, — создание из китайской мифологии, добродушное и ужасное одновременно в зависимости от того, какая энергия им управляет — инь или ян. Предвестник разрушений и катастроф, в демонической ипостаси пытается проглотить солнце, вызывая затмения, или кусает луну — тогда появляются кометы и метеоры. Порой является в облике кометы или падающей звезды. Было даже специальное божество, единственной задачей которого было прогонять Тиен Го.
²дерево, огонь, земля, металл, вода
Рис, напомню, выращивают в воде, поля полузатоплены - потому и принц в облике птицы упал в воду.

@темы: божества, ...прозваньем - дракон, "Мелодия души", сказки

---

День охоты на королевского кракозябра

Охота на королевского кракозябра - дело ответственное, ведь он очень осторожный и недоверчивый зверь. И охотиться на него можно лишь раз в году. Все равно в любой другой день зверя просто не увидишь, ведь он сказочный, а потому легко скрывается в реальности, теряясь средь обыденных вещей.
Кракозябр любит старые заброшенные парки с лужайками, где растут вперемешку одичавшие садовые и полевые цветы, но повстречать его можно и в садах: очень уж он любит места, где много цветов. Потому, может, и лохматая его шкурка разноцветна, по ней можно даже определить, какие цветы именно этот кракозябр любит больше. Если среди пятен-клякс и полосок на шкурке больше фиолетового - кракозябр любит ирисы или, быть может, колокольчики, если розового - может быть, ему нравятся розы или флоксы, белые звездчатые пятна в золотую крапинку - он точно любит белые нарциссы.
У королевского шестилапого кракозябра - два длинных гибких и пушистых хвоста в разноцветную полоску (правый чуть длиннее, если приглядеться) и аккуратные рожки молочного хрусталя, у обычного - всего один хвост, да и рожек нет; двумя хвостами своими королевский кракозябр умеет цепляться за что-нибудь или даже брать предметы.

Разноцветный лохматый кракозябр легко теряется средь цветов, он и вообще любит теряться, ведь потом можно найтись, а это всегда чудесно. Колыхнутся цветы - и нет его, только след когтистой лапы на земле, - шкурка отлично сливается с разноцветной клумбой.

Если сумеешь поймать кракозябра - с тобой случится пусть маленькое, но самое настоящее чудо, верная примета, ведь кракозябры водят дружбу с чудесами.
Потому надо стать утром рано-рано, когда только взошедшее солнце янтарное и темно-золотое, одеться в синее и лиловое, розовое и белое, зеленое и белое, оранжевое и желтое (не позабыть цветочную воду, чтоб меньше пахнуть человеком), найти заброшенный сад, сесть средь травы и ждать. Кракозябр будет долго смотреть из кустов, тут главное - терпение. В конце концов кракозябр все же решит, что вы - такая странная клумба, ведь чего только эти люди не выдумывают, вместо того, чтоб просто позволять цветам расти, как им захочется, и подойдет ближе. И вот тут-то надо быстро хватать его и обнимать крепко-крепко, ни в коем случае не выпуская, пока он не утихнет (и берегитесь когтистых лап, кракозябр не зол, но когти-то никуда не денешь, пусть они и не очень остры).

А потом надо угостить кракозябра печеньем и молоком.
И он тихонько замурлычет, подсовывая лохматую разноцветную голову под ладонь и оплетая ноги обоими хвостами - кто знает, вдруг человеки тоже любят теряться.

@темы: КаленДарные сказки, заповедник чепушинок, сказки

---

Драконица королевских кровей

Должен ли рыцарь спасать принцессу от дракона, ежели этим драконом оказывается сама принцесса?

Бета: WTF Tales 2017
Краткое содержание: Было у короля три дочери — две, как водится, умницы-красавицы, а третья — дракон...

аудиоверсия есть тут, за что замечательному чтецу моя горячая благодарность

Было у короля три дочери. Две, как водится, умницы-красавицы (а если и не красавицы, так кто ж принцессам в лицо такое скажет!), а третья — дракон…

Рыцарь был упорен, а потому, поминая тихим незлым словом негодное похитившее прекрасную принцессу чудище, забравшееся так высоко, полз по скале.
Сверху свесилась на длинной шее драконья голова.
— Ползёте?
— Ползу, — пропыхтел рыцарь, цепляясь за очередной выступ.
— А зачем ползёте? — уточнила голова.
— Принцессу спасать, — честно ответил рыцарь. Задрал голову, оценил степень зубастости собеседника и едва не загремел вниз.
— Вы бы осторожнее, сэр рыцарь, — посоветовала драконья голова. — Там вообще-то тропа есть — с другой стороны. Крутовата, но пройти можно при большом желании.
Рыцарь обругал про себя жителей ближайшей деревни, в один голос заявлявших, что в логово «ужасного и злобного дракона» не ведёт ни одна тропа.
— Может, вам верёвку кинуть? — заботливо поинтересовалась драконья голова.
— Спасибо, я уж как-нибудь сам, — отказался рыцарь, стараясь не думать об абсурдности ситуации. Об этом он потом подумает, когда доберётся до верха.
— Ну ладно, — сказала драконья голова. — Как доползёте — скажете.
— Непременно, — заверил рыцарь, нашаривая ногой подходящую выемку и вонзая кинжал над головой.
Кто их выдумал только, героические каноны…

В общем, как в сказках принято говорить, долго ли, коротко ли, но рыцарь наконец забрался на площадку перед логовом злобного и ужасного (и далее по списку) дракона. И осознал, что вместо героического боя с драконом может с тем же успехом героически прыгнуть вниз. Ибо рук он почти не чувствовал, где уж там меч поднять!
Об этом героические каноны отчего-то умалчивали…

К счастью, вместо давешнего дракона навстречу вышла юная дева, предположительно принцесса.
Рыцарь вздохнул: сейчас, согласно канону для героических борцов с чудовищами, требовалось произнести речь, адресуясь к прекрасной спасаемой деве (предположительно принцессе). А данный отдельно взятый рыцарь, признаться, в таких делах был не мастак. С чудовищами говорить можно было короче и проще: мол, мой меч — твоя голова с плеч. Тем более чудовище на краткость и недостаток пафосности в рыцарской речи пожаловаться никому уже не сможет.
— О прекрасная дева...
— Погодите-ка, — отмахнулась от спасителя принцесса, к чему-то прислушиваясь.
И прыгнула вниз со скалы — рыцарь и слова сказать не успел.

А потом хлопнули громадные крылья, и над скалой завис серебристый дракон. Он дружелюбно улыбнулся во всю зубастую пасть — и незваные гости, пробиравшиеся по крутой тропе, горохом посыпались вниз, теряя факелы и вилы. Дракон для порядку покружился ещё немного, картинно выдохнул длинный язык пламени, никого, впрочем, не задев, и приземлился на площадку перед пещерой.
Сложил крылья и окутался белым сиянием.

— Уф, — сказала прекрасная принцесса, возвращая себе человеческий облик. — Нашли себе развлечение, тоже мне, на дракона ходить, чтоб перед соседями из деревни напротив бахвалиться. Совсем я их разбаловала, пора уж слопать кого-нибудь.
— Но вам же не положено! — вскричал несчастный рыцарь. — Вы должны ждать, пока вас спасут от дракона! А вы… вы сама — дракон!
— А что делать, прекрасный сэр? — пожала плечами принцесса, наскоро скручивая длинные пепельные волосы. — Времена нынче такие. Сама за себя не постоишь — слопают и не подавятся! Или просто ждать будешь спасителя, пока не состаришься.
— Но ведь все говорят, что здесь обитает злобный и ужасный дракон! А вы — дракон-дама… и при том вовсе не ужасный… не ужасная, — поспешил рыцарь добавить галантно.
— Прекрасный сэр, — сказала принцесса. — Вы правда думаете, что простые люди отличат дракона от драконицы, а дракона ужасного от не слишком ужасного?
— Кхм, — смутился рыцарь. Он, признаться, тоже разницы особой бы не приметил.

Рыцарско-героический канон надобно дополнить. Потому как там ни слова не говорится о том, что делать, ежели спасаемая прекрасная дева сама окажется драконом. А поступи противно канону — так тебя все рыцари засмеют, и герои ещё пару лет потешаться будут.

— Не тревожьтесь, — великодушно сказала принцесса, присаживаясь на камень у входа в пещеру-логово, — вам необязательно меня спасать. Мы можем сделать вид, будто вас здесь не было. Мало ли какие трудности и опасности по дороге повстречались...
— «Настоящему рыцарю никакие трудности и опасности по дороге к спасению прекрасной принцессы препятствием послужить не могут», — процитировал рыцарь канон борцов с чудовищами и прочих героев.
— Тогда, сэр рыцарь, — сочувственно сказала принцесса, — я ничем помочь вам не могу.
Помолчали. Принцесса с любопытством ожидала продолжения, а рыцарь раздумывал, как бы выйти из положения, раз уж оказалось, что спасать принцессу надобно от самой себя.
— Здесь должно быть тоскливо, — заметил, наконец, рыцарь, дабы поддержать разговор. — Девушке из приличной семьи не пристало...
— Что вы, сэр рыцарь, — взмахнула рукой принцесса. — У меня насыщенная культурная программа: утром — рыцари, днём — принцы, иногда вот деревенские на меня ходят, а на десерт — нарушители границ нашего прекрасного королевства. Некогда скучать!
— Но как же слух о прекрасной принцессе, томящейся в плену у коварного и злобного чудовища? — возмутился рыцарь. — Всё ложь?
— А как, вы думаете, папа меня замуж выдавать собирается? Дракона! Только и надежда, что на рыцарей.
— Вы очень… симпатичный дракон, — ляпнул рыцарь.
Впрочем, принцесса не обиделась, только засмеялась.
— Каких только комплиментов, будучи принцессой, я не наслушалась, но вы первый, кто додумался сделать комплимент мне-дракону!
— Ну… — замялся было рыцарь, но быстро нашёлся: — Вы в любом облике прекрасны. Одно только неясно — как же у людей получилась, гм, дочь-дракон, пусть и такая прекрасная?
— Папенька по молодости любил, грешным делом, на драконов ходить, — вздохнула принцесса. — Вот и сказалось. Знаете ведь: «Убивший дракона сам становится драконом».
— Но его величество вполне… человекообразен, — осторожно заметил рыцарь. — Насколько мне известно.
— Ну не всегда же так буквально! — всплеснула руками принцесса. — Дракон — это необязательно сразу несколько метров сплошной чешуи и злобности, когти, зубы и огненное дыхание, драконистость может и иначе сказываться. Вот, скажем, в денежном вопросе папенька — сущий дракон!
— Прошу простить мою неучтивость, — рыцарь вообще предпочитал быть вежливым с теми, кто по размерам, хищности и зубастости вполне мог его слопать и не подавиться, — но всё-таки, что делает принцесса вдали от родного дома?
— Вы же слышали, сэр рыцарь. Границы охраняю, — пожала плечиками принцесса, украдкой оправляя платье. — И казну королевскую храню. Даже казначей десять раз подумает, прежде чем вообще к казне подходить, а вор и не полезет, такая экономия получается…

По мнению рыцаря, такой способ борьбы с расхитителями казны был несколько… жестковат, ибо дворец с его населением и королевство вообще требовали трат, а как тут потратишь даже необходимое, ежели казной ведает дракон?.. Но своё мнение он благоразумно оставил при себе — в чужое королевство со своими законами не лезут.
Тут внимание его привлекло нечто иное. Чуять неприятности загодя обязывала профессия рыцаря. Другое дело, что разумно избегать этих неприятностей рыцарское звание не позволяло.

— Летит, — сказал рыцарь, указывая вперёд и вверх — из-за туч кругами ниспадал дракон.
— Красиво летит, — мрачно согласилась принцесса, вновь окутываясь белым сиянием. — Казну королевскую похищать летит, не иначе.
Опустившись на все четыре лапы, драконица ощерилась было, напружинилась, но тут шагнул вперёд рыцарь, берясь за меч и закрывая прекрасное чудовище… то есть чудовищную принцессу собой. Разумеется, последнее у него не вышло, но ведь главное — намерение.
— Чтобы сражалась дева, когда есть тот, что поднимет в её защиту меч?..

Кроме того, драка — наилучший выход из положения, в котором чувствуешь себя глупо и совсем негероически.

— Сэр рыцарь, — сказала драконица встревоженно, — человеку ли вмешиваться в разбирательства чудовищ?
— Я же обещал спасти принцессу от дракона, — вздохнул рыцарь, надеясь только, что руки достаточно отдохнули и меч он вправду поднять сумеет. — А что принцесса и сама дракон — ну что ж, бывает. Матушка моя, бывало, как батюшка заполночь задержится, тоже с драконом схожа становилась…

Дракона-чужака, раза в три крупнее и куда как ужаснее почти милой для драконицы принцессы, рыцарь, судя по всему, не интересовал. Его интересовали сокровища… то бишь казна, которую, по слухам, охраняла малолетняя драконица, и на положенные речи время тратить он не собирался.

Рыцарь от хвоста ещё увернулся, перепрыгнув через него и исхитрившись даже кольнуть более уязвимое брюхо — дракон взревел возмущённо, — но от удара лапы улетел, остался лежать, оглушённый.

— Рыцаря моего обижать?! — обиделась тут драконица королевских кровей.
И дала алочешуйчатому обидчику рыцарей в челюсть с правой передней. На которой кастет надет был — папенька для любимой дочурки специально у кузнецов заказывал два. С выгравированной розочкой вместо инициалов. Чтоб постоять за себя могла, хотя на тот момент Розалинде-Марии и казалось, что не найдётся дураков чешуйчатую огнедышащую зверюгу обижать. А вот поди ж ты — пригодилось!
Ну и, проведя бросок через спину, как мастер Кентор учил, что бойцов личной гвардии королевской тренировал, завязала пришельцу шею узлом вида неприличного. Будет знать, как принцесс беззащитных обижать и на рыцарей их покушаться!

Бедолага дракон, обзавёдшийся отпечатком благородного цветка на морде и знатным фингалом под глазом (оказывается, и дракону глаз подбить можно так, что ему потом ночью светло будет!), с трудом шею разогнул, челюсть на место поставил и поспешил убраться, не тратя время на угрозы или извинения. Одно дело — малолетняя драконочка, по меркам племени драконьего сущий ребёнок, который всё одно о злате-серебре позаботиться как следует не сможет (сокровища — они же такие беззащитные, заботы и надлежащей охраны от всяких проходимцев требуют), а совсем другое — несмотря на размеры, достаточно взрослая, дабы уже обзавестись собственным рыцарем, и очень обиженная драконица.

С прекрасной половиной своего племени драконы предпочитали не связываться: обидишь — хвост узлом завяжут и скажут, что так и было…

— Сэр рыцарь, вы там живы?..
— О дивный сон, — сообщил нависшей над ним озабоченной драконьей морде рыцарь, по всей видимости, слишком сильно стукнувшийся головой. — Такая чешуя… крепкая, зеркальная и гребень яркий. И как прекрасны ваши глаза, прекрасная и отважная дракона, — большие, блестящие, цвета расплавленного злата… Могу я предложить вам свои руку и сердце, но так, чтобы они, формально считаясь вашими, всё же оставались при мне, дабы мог я и дальше обязанности рыцарские исполнять?..
Драконица сделала попытку смущённо зардеться.

Всякий рыцарь должен однажды совершить Подвиг. Именно так, с большой буквы.

...И было у принцессы и рыцаря три дочери. Две умницы-красавицы, а третья — дракон.
Впрочем, то уже другая история.

@темы: рыцари, ...прозваньем - дракон, сказки, принцессы

---

Леди Апреля и Птичья Луна

Леди Апрель, одна из белых дев, распускает корону белых кос — косы окунаются в ручьи, ручьи журчат, разбегаются повсюду разведчиками реки.
На узорном поясе у Эо, леди Апрель — ключи ото всех бродячих дверей, каких множество весною — зелёных, коричневых, алых, пёстро-полосатых; говорят, средь них можно найти свою, и она необязательно должна быть зелёной.
Следом за Эо летят певчие птицы, гомонят, спорят меж собой, ступает вброд по сырой земле лошадка-весна с гривой из нагих ветвей и веточек. В расплётшихся волосах Эо — гибкие веточки вербы, за гриву лошадки цепляются, едут на спине, возятся крохотные серебристо-пушистые вербокотята, под шагами лошадки и леди прорастает трава.

Где-то в далёкой академии кошачьих наук Тень кота поёт серенады старой вербе, и та распускается пушистыми серёжками-котиками.

Ивы, обмакнув ветви в ручьи, свивают струи и плетут ветер — весеннее колдовство.
Тропинки и дороги, слегка обезумев после долгой зимы, мечутся беспорядочно, путаются в невообразимые клубки — и сам лорд-лис Сентябрь затруднился бы распутать, хоть осенние знают о дорогах и тропах почти всё. Но лорд осени прокладывает пути, а леди Апреля лишь открывает те, что уже есть.
Эо терпеливо разматывает клубки (лошадка придавливает непослушный конец — или начало — клубка, чтоб не путалось дальше, меланхолично жуёт край серебристой накидки на плечах хозяйки), гладит строптивые тропинки по выгнутым спинкам, а дорогам поёт — и те наконец успокаиваются, хотя всё равно ведут не туда, куда вроде бы должны, а куда им вздумается. Всё, что получается у Эо — хотя бы заставить их приводить туда, где идущему по ним нужно на самом деле оказаться — в конце концов, это даже важнее, ведь тропинки и дороги порой знают о том куда лучше людей.

От песни Эо распускаются белыми цветами веточки в гриве лошадки, звонче поют птицы, ловя и привязывая к ветвям деревьев солнечные лучи.

Непокорные, строптивые бродячие двери озоруют, норовят потерять прошедших в них людей — каждую отлови, укори, проверь, звякнув ключами, которые Эо даже поворачивать не нужно — лишь встряхнуть всей связкой, и дверь отопрётся сама.
Лошадка встряхивает распустившейся, расцветшей гривой, становится на дыбы с негодующим ржанием — озорные котята тянут, путают веточки, осыпают цветы, играют в прятки.
Эо успокаивает лошадку, гладит по шее и кормит сахаром, выпутывает серебристых котят. Лошадка вздыхает по-человечески, утыкается лбом в плечо.

Плывут по ручьям сделанные детьми кораблики — одни из коры, другие из газет, и Эо поёт, помогая ручьям добраться до рек. Там сумевшие доплыть кораблики вырастут в лодки, а сумеют добраться до моря — вырастут в корабли. Погибнув или устав — в пору Птичьей Луны обернутся птицами.

Сияет и поёт тихонько весенняя Луна Птиц, уставшие ржавые корабли распахивают крылья, парят в серебристых лучах призрачные лунные дивоптицы, и расцветают из упавших перьев и ноток песен первые цветы.
Все растёт под Луной Пашен, прорастают сквозь города дикие, буйные леса, чтобы с рассветом вновь прикинуться высокими зданиями, просыпаясь, потягиваются драконы и непредставимые звери, что дома, карусели, горки, батуты днём, средь людей и для них.

Леди Апрель шествует по траве, ковром устилающей землю для неё, вброд бредёт весенняя лошадка с гривой из белых цветов и бегут по пятам озорные крохотные вербокотята.

Зевнув, разворачивает клубок небесная лунная драконица. Всё ж и она птица — звёздная.

@темы: луна, весна, кошки, дети Мау, Хранители года, сказки

---

Всегда прекрасная принцесса

Автор: WTF Tales 2017
Бета: WTF Tales 2017
Краткое содержание: Спасение принцессы от дракона может опоздать...

аудиоверсия есть тут, за что замечательному чтецу моя горячая благодарность

Если ты рыцарь, то отчего-то подразумевается, что должен сражаться с драконами и спасать принцесс. Если против спасения принцесс рыцари ничего не имеют, то сражение с драконом — разумной огнедышащей крылатой здоровенной зверюгой, которая резко против того, чтоб её убивали, — обязанность крайне неприятная. А Кодекс чести рыцарский даже хитростей толком не позволяет по отношению к противнику, почитая их за подлость, почему и приходится идти в лоб. Выживаемость, понятно, у драконоборцев крайне низкая.
Но никто рыцарей не спрашивает. Только требуют. Рано или поздно все рыцари вымрут, как древние мохнатые звери с клыками и длинными носами-хоботами — мамотусы.

— Дракон! — рявкнул рыцарь, осаживая коня. — Выходи немедленно! Предлагаю тебе сразу сдаться и вернуть гнусно похищенную тобой принцессу!
Поскольку рыцаря настиг слух о драконе, похитившем и удерживавшем принцессу, то ничего не оставалось делать, кроме как отправляться спасать королевскую дщерь. В конце концов, именно в спасении и защите тех, кто сам защититься не может, состоят рыцарские обязанности.
— А если не сдамся? — со вздохом поинтересовались из пещеры.
— Тогда будем биться до смерти — твоей или моей! — ответил рыцарь.
— Просить тебя прийти, скажем, завтра или через недельку, или через месяц бесполезно? — уточнил невидимый дракон.
— Бес-смыс-лен-но! — отчеканил рыцарь.

Рыцарский конь повернул голову к всаднику, глянул укоризненно и тяжело вздохнул. В его планы на долгую и счастливую жизнь бой с драконом не входил совершенно. Вот хозяину надо — пускай он и дерётся, а его, коня, не тому обучали!

— Какой решительно настроенный рыцарь — и прямо к обеду, — заметил драконий голос.
— Дракон, — сказал рыцарь, — заметь: я тебя не оскорбляю, не называю чудовищем, хотя по сути ты оно и есть, не называю гадом, хотя змеям ты наверняка родня. Я вызываю тебя на бой, как один рыцарь другого. Всё же и ты носишь доспехи, а я привык уважать противника!
— Выползаю, — неохотно сообщили из пещеры после недолгого молчания. — Поберегись!
Пару мгновений спустя дракон и впрямь выбрался наружу.
Почти изящный, как свойственно хищному зверю.
Медного цвета броня с проступающими тёмными узорами — знать, не юн уже был дракон, узором на шкуре они только к зрелости обзаводятся, — вздыбленный шипастый гребень ото лба до самого хвоста, увенчанного колючим набалдашником, прижатые к телу складчатые крылья и острейшие когти. Нарочно он их затачивает, что ли?..

Рыцарский конь оценил выползшую зверюгу, коротко ржанул и попытался было совершить стратегическое отступление, в отличие от рыцаря, не обделённый чувством самосохранения, но хозяин тут же резко натянул поводья, что держал в левой руке. Конь взвизгнул, повернул голову и попытался прокусить рыцарский сапог, за что и получил увесистый шлепок по морде.
— Ты же мой боевой товарищ! — попенял рыцарь. — Бросить одного хочешь? И куда я с пожёванным сапогом — на дракона?
Конь фыркнул обиженно.
— Ничего, — утешил дракон. — Я и с таким сапогом тебя съем, так и быть.

Потом потянулся, разминаясь, хлопнул пару раз крыльями и объявил:
— Я готов!
— Стоять! — из пещеры, прихрамывая, выбралась согбенная старушка, сжимавшая скалку в руках. — Дракон, тебе подагры мало? А старые раны, что к дождю ноют? И вообще, есть рыцарей вредно, смотри, сколько железа на нём!
Дракон захлопнул ощеренную было пасть и выглядел смущённым.
— Пошли-ка лучше, пирожки как раз подоспели, — распорядилась старушка, взмахнув скалкой — дракон осторожно попятился. — И мальчика угости, вон худущий какой. Одни доспехи.
— Матушка, — сказал рыцарь, — не мешайте, неровен час, под руку попадете! Вот освобожу принцессу от чудовища — и о вас позабочусь непременно. А пока отойдите в сторонку.
— Да не надо меня освобождать, мальчик! — с досадой отмахнулась старушка всё той же скалкой. — У меня тут хозяйство, дракон...
Рыцарь с грохотом уронил щит. Поднял забрало, уставился на старушку. Перевёл взгляд на дракона.
— А...
— Ну да, — со вздохом подтвердил дракон. — Вот она, твоя принцесса. Больно долго ты добирался.

Конь, рассудив, что драконы драконами, а угощенье дважды не предложат, деликатно взял одними губами протянутый старушкой разломленный тёплый пирожок.

— Я спешил, как мог, — вяло возмутился рыцарь.
— Вот если б с полвека назад ты явился, сэр рыцарь... — хихикнула старушка, прислонясь к шипастому плечу дракона. — Я б ещё подумала. Хотя навряд ли — рыцарей да принцев во времена моей молодости было пруд пруди, а вот дракон... Дракон — он один такой. Особенный для каждой принцессы.
— А тебе-то, дракон, зачем?.. — с подозрением спросил рыцарь.
— А куда ей идти теперь? — пожал крыльями дракон. — Кроме того, — прибавил он ласково, наклонив голову и дунув на седые волосы старушки, отчего те окружили её лицо серебристым ореолом, — для меня она всегда — прекрасная принцесса.
Старушка зарделась и погладила зверя по носу, отчего тот довольно прикрыл золотистые глаза.

Конь повернул голову и посмотрел на рыцаря, намекая, что они тут лишние.

@темы: рыцари, ...прозваньем - дракон, сказки, принцессы

---

Иллюстрации и музыка к "Госпоже Марта"

Госпожа Марта

Марта

Солнцекоты

Ветрокоты

@темы: визуализация, радость души, сказки

---

Нездешний

Название: Нездешний
Бета:  Xenya-m
Примечание: история была написана для WTF Angels 2017, ради нее я и пришла в команду — дабы она не осталась незамеченной, как оно бывает в личных дневниках, где в читателях сплошь мертвые души; Аррей - это Эрривэ во всех историях серии "Небывалый ангел", "Эрривэ" означает "ноябрь", а девочка Айне называла его "ангел ноября"
Краткое содержание: не бывает рыжих ангелов, не бывает дружбы ангелов с людьми — но есть Аррей, рыжий ангел ноября, ставший другом одинокого ребёнка.


Он не был похож на картинки из Сети. Не был похож и на изображения ангелов в церкви.
Он просто был. Строгий и нездешний, с ясным взглядом прозрачно-серых глаз и пламенеющей осенней рыжиной волос, убранных в косу. С громадными, сложенными за спиной белоснежными крыльями, где каждое пёрышко едва приметно светилось.

Толпа людей обтекала его с двух сторон, не замечая, но старательно обходя то место, где он стоял.
Ангел почувствовал чужое внимание, которого не должно было быть — и прозрачно-серый взгляд встретился на миг с восхищёнными глазами ребёнка.
Светловолосая девчушка, увлекаемая за руку матерью, несколько раз оглянулась на него и даже попыталась упереться, но мать, не останавливаясь, раздражённо потащила её дальше.
Ангел же, пару раз поворотившись вокруг себя, отчего перья замерцали ярче, словно обсыпанные пыльцой сказочных фей, будто прислушивался к чему-то, слышимому только ему.
А потом — исчез. Так же незаметно и беззвучно, как появился на шумном перекрёстке.

И потом, сколько маленькая девочка ни всматривалась в чужие лица, лика ангела средь них найти не могла. Сказка поманила — и исчезла…

* * *

Отчаянный зов, мольба о помощи, буквально ударил по тем, кто мог его услышать, и где-то не слишком далеко от зовущего ангел-воитель едва не выронил меч, чем поспешил воспользоваться разъевшийся на человеческих эмоциях демон, что вовсе не хотел уходить в небытие от ангельского клинка.

Просящий о помощи желал её получить отчаянно, всей душой — и мир, против обыкновения, откликнулся.
Ангел возник словно из ниоткуда — только хлопнули со странным звоном громадные крылья, подхватил падающего ребёнка и взмыл вверх.
Дети видят куда больше и чувствуют мир тоньше, чем взрослые, может быть, потому малышка видела ангела, которого обтекали человеческие взгляды, и сумела позвать так, что он её услышал.

Ангелы умеют перемещаться почти мгновенно, но переместиться сразу в место, где прежде не бывал, куда легче, идя на чей-то зов, используя его как ориентир (ох, должно быть, демон тот очень удивился; теперь вот придётся выслеживать его заново), — и возникнуть сразу внутри дома, где жила девочка, не получилось бы. С крыльями и с ношей на руках очень неудобно было протискиваться в окно, но ангел всё же справился, обронив несколько перьев на замёрзшую землю внизу. Перья вспыхнули и исчезли; теперь по весне там должны были распуститься белые цветы, долго сохраняющие свежесть и благоухание, даже будучи сорванными.

— О! — сказала успокоившаяся малышка, отпустив ворот светлого плаща и не спеша слезать с рук спасителя, разглядывая его во все глаза. — Так здо-ово встьетить самого настоящего, нездешнего ангела, не на ка-атинке увидеть, а вот такого — настоящего, с кьи-ильями! Я так хотела, но не мечтала даже — а если бы вы оказались выдумкой? Но теперь я вижу, что вы настоящие, ничуть не меньше, чем люди, а может, даже настоящее... Ой, пьо-ости, пожалуйста, я же не сказала тебе спасибо! — потянувшись, она чмокнула растерявшегося ангела в щёку: — Спасибо тебе большущее, что меня спас!

Спаситель поспешил посадить ребёнка на кровать. Ангел, которому привычнее было иметь дело с бесами и распоясавшимися и нарушающими хрупкое равновесие демонами, совершенно не знал, что делать с благодарными маленькими девочками, которые взирают так, будто, кроме него, никого на свете нет, словно он — чудо неведомое, а не боевой ангел. В академический курс человекологии подобное не входило, а углублённо курс этот изучали только хранители.

— Меня зовут Айне, — сказала взъерошенная малышка, вставая прямо на постели и приседая в подобии реверанса. — Как ко-олеву фей.
Ангел мгновение помедлил, глянул через плечо в сторону окна.
— О нет, нет, не можешь же ты так уйти? — девочка тут же подозрительно шмыгнула носом. — И вообще, я всё ещё боюсь — будто падаю и падаю, и некому меня поймать.
— Можешь называть меня Аррей, — сдался ангел, которому не хотелось обижать дитя.
Малышка тщетно попыталась выговорить слишком сложное «р» в его имени, и ангел повёл ладонью перед её лицом, коснулся на мгновение кончиками пальцев горла. Когда слабое золотистое сияние угасло, девочка старательно прислушалась к себе, потом подняла на него глаза:
— А что ты сделал, Аррей? И почему я себя так странно ощущаю? Будто у меня самой крылышки вдруг выросли… Ой, я теперь правильно-правильно говорю все слова!
— Мне бы не хотелось, чтобы ты искажала имя, которым меня называешь, — отозвался ангел, которому теперь стало гораздо легче понимать, что говорит малышка. — Отчего ты дома одна?
— Потому что меня не с кем оставить, — по-взрослому вздохнула Айне. — А дедушке приходится работать, чтобы нам было что кушать и чем платить за квартиру. Я же большая девочка и не боюсь оставаться одна… — противореча словам, она опасливо покосилась на дальний угол, где от света огней большого города, проникающего в окно, ползли изломанные тени.
Ангел ощутил тень большого горя в её душе — болезненным разъедающим участком тьмы средь света — и больше спрашивать не стал.

— Что же… не падай больше из окна — в следующий раз может некому оказаться услыхать тебя.
Девочка кивнула, явно пропустив слова мимо ушей, любопытно потянулась к крыльям, где каждое перо на конце странно отливало сейчас металлическим блеском, и ангел, не давая ребёнку поранить пальцы, плавно скользнул назад, попутно смахнув левым крылом прикроватный столик и со звоном разбив стоявшую на нём чашку с остатками молока.

Крылья для ангела-воителя — тоже оружие, а зов выдернул Аррея прямо из боя. В конце концов, лебедь, говорят люди, может убить ударом крыла человека, тяжёлое крыло же ангела в бою топорщится заостряющимися на концах перьями — страшное оружие, если уметь им пользоваться.

— Ой, — огорчилась малышка, попытавшись собрать осколки и тут же порезав руки. — Моя любимая чашка…
Аррей вернул ребёнка на кровать, коснувшись кончиками пальцев порезанной ладони — порез исчез, будто не бывало, — поколебался мгновение. Кроме того, действует ли исцеление на неживое?.. Но по взмаху ладони столик вновь занял своё место, а чашка оказалась цела.
Дитя захлопало в ладоши:
— Снова-снова спасибо! А ты… ты будешь со мной дружить, ангел ноября? Мне бы так хотелось с тобой дружить!
Дитя... Айне даже губу закусила и смотрела так, что Аррей не смог сразу отказать. Что делать, когда на тебя так смотрят (был бы ангел человеком, он назвал бы этот взгляд глазами котёнка, а у кого поднимется рука обидеть милого котёнка?), ангел-воитель тоже не знал, с некоторым удивлением обнаружив пробелы в академическом ангельском образовании.
— Пойми, дитя, я всё-таки не хранитель... Я воин и совершенно не умею обращаться с маленькими детьми. Я и вовсе с людьми дела не имел никогда…
Кроме того, не для этого же он командирован на Землю!
— Ничего, я тебя научу с детьми обращаться, – заверила девочка с важностью, безошибочно почуяв слабину. – А косичку мне заплетёшь на ночь? Пожа-алуйста. Мне мама раньше плела, а деда правильно не умеет.

Ангел неслышно вздохнул, и осторожно коснулся пушистой светловолосой головки. Из них двоих она больше похожа на ангела в людском представлении…

Айне едва не мурлыкала, пока «самый настоящий ангел» выплетал ей косу и перевязывал лентой. Бантик вышел кривоватый, зато коса получилась на славу — даром ли он заплетал собственные волосы...

— А ещё прилетать ко мне будешь? – уже сонно спросила малышка.
— Буду, – тихо отозвался ангел, сидящий на подоконнике. Едва приметное сияние крыльев странным образом прогоняло ползущие изломанные тени.
Несанкционированные контакты с людьми, вмешательство в их бытие ангелам были строго запрещены — всякий ангел знал историю братьев-наблюдателей, навсегда лишившихся неба, но отказать Аррей отчего-то не смог. Неужто сделать так, чтобы в глазах одинокого ребёнка засветилась радость, — грех?
А нарушь он слово — ранит чистую душу, которая, как большинство людей, разучится верить — быть может, именно из-за него.
Но пара визитов, должно быть, не причинит большой беды, пока у него дела поблизости, а там — память детей милосердна, девочка быстро позабудет необычного гостя. Повзрослев, так и вовсе решит, что он ей приснился...
Подождав, когда девочка заснёт, Аррей соскользнул с подоконника, не желая перемещаться отсюда, в падении расправил крылья, взмывая над шумным недрёманным городом.
Следом за ним само собой тихо прикрылось окно.

Девочка всё-таки догадалась позвать его по имени спустя пару дней, и Аррей пришёл — ведь дал слово. И во второй раз пришёл…
— Раньше я думала, что ноябрь — самый-самый скучный месяц — всё серое, тоскливое, холодное, и кажется, что даже самому миру от себя такого тоскливо и грустно, — сказала Айне, кутаясь в одеяло и кашляя — она оставляла для ангела открытым окно, — а небу хочется подарить свитер, чтобы оно не мёрзло. Но в ноябре есть ты — самый настоящий ангел, который пришёл ко мне, когда я звала. Какой замечательный месяц — ноябрь!
Что сказать на это, Аррей не знал, а потому промолчал. Наверное, следовало брать дополнительные уроки человекологии у наставника хранителей — тот бы не отказал.
Тут Айне снова закашлялась, прикрыв рот ладошкой, — тяжело, с трудом отдышавшись.

Невмешательство?.. Аррей убрал крылья, присел на край постели, коснулся одной рукой лба девочки, второй — солнечного сплетения.
Когда угасло окутавшее её неяркое золотистое свечение, малышка сообщила, чуть подумав:
— Тепло!
Аррей убрал руки и встряхнул ими. Аура ребёнка лишилась пугающего пятна напротив груди.
— Я больше не буду кашлять? — с надеждой спросила Айне.
— Не будешь, – пообещал Аррей. – Я неважно умею целить, ибо не хранитель, но сделал всё, что мог. Поспишь — и будешь совсем здорова.
На возмущённое: «Я не хочу спать!» — ангел лишь повёл ладонью перед её лицом. И подоткнул одеяло: люди, кажется, легко мёрзнут.
Створки окна вновь послушно закрылись за бесшумной крылатой тенью.

Айне очень не любила оставаться ночами одна — старший родственник её уходил на таинственное «дежурство», и ангел, сам себе удивляясь, откликался на зов, когда мог, хотя его легко было заблокировать. Будто облечённое в звуки имя — лишь часть истинного имени ангела, словами невыразимого, — и вправду имело над ним власть. Он терпеливо выслушивал детские радости и горести, пересказывал малышке услышанные от седокрылого наставника хранителей, который преподавал юным ангелам историю, сказки: про снежных ангелов и про маленькие звёзды, которые мечтали стать людьми; про бегущего по звёздным тропам следом за кошкой — ведь кошки всегда возвращаются домой — потерявшегося ребёнка, чей путь вечно далёк; про маленького ангела, не умевшего петь и подружившегося с пернатым змеем, которого люди когда-то почитали как божество…
Сказки, в отличие от скучного курса человекологии, Аррей любил.
Айне слушала, и глаза её блестели от восторга, а Аррей ощущал тепло где-то в груди, свернувшееся пушистым клубком, — странное ощущение, но приятное…

А потом наступала его очередь слушать — Айне рассказывала о цветущих яблонях, которые на самом деле девушки в белых платьях, об одуванчиковой полянке, похожей на стайку ласковых солнечных котят, о пушистом тьма-звере, который охотится на ночные кошмары, о том, как ей снилось, что она летала: «Душа ведь похожа на белую птицу, правда, Ари? Душа умеет летать и помнит об этом, потому люди всё время смотрят в небо и грустят, хоть и не понимают почему, и напридумывали столько всего, чтобы только туда, в высоту подняться…»
Для Айне обыденный и привычный для большинства мир был расцвечен яркими красками, и даже в скучном сером городе она видела чудесное и красивое — и мир в ответ становился таким для неё, с радостью открывая маленькие тайны и чудеса, балуя узором заиндевевших веток на фоне оранжевого закатного неба, горящими расплавленным золотом окна высотного дома напротив поутру, звонкой трелью залётной птахи, белоснежным снегом цветущих яблонь по весне, мурчанием ласково отёршегося об ноги громадного и дикого уличного кота.

Ангел слушал, и мир людей открывался ему таким, каким был на самом деле — за серыми улицами и усталыми лицами людей, за шумом большого города и грязными переулками, крывшимися за правильными фасадами. Красота некогда сотворённого мира не исчезла — просто она ушла глубже, так, что не всякий мог разглядеть. Но она была...

— Ты слишком серьёзный, Ари, — говорила Айне с огорчением и, дотянувшись, осторожно касалась пальчиками губ ангела, рисуя улыбку. — Ты не умеешь улыбаться?..
Не умел. Ангелы не знают смеха и улыбок. Разве что хранители очеловечиваются, набираются человеческих жестов от подопечных, но хранители большую часть времени проводят на Земле и редко общаются с другими ангелами. Тем более воителями.

Наверное, дружбе их (этот пушистый клубок в груди, когда он глядел на человеческое дитя, готовность, с которой он откликался на зов, беспокойство, когда Айне выглядела грустной — это и есть то чувство, что люди называют «дружбой»?) нельзя было быть, но...
Разве ангел не должен тоже уметь видеть красоту? Не ту, что может видеть всякий, но ту, что не бросается в глаза, неявную: и серое холодное небо ноября, и колючие снежные крупинки… И красоту светлой души, ничем не запятнанной, с которой радостно было находиться рядом тому, кто легко читал в людских душах.
Ангелов не учат дружбе, но Аррей, поначалу тяготясь образовавшейся между ним и ребёнком связью, сперва не стал обрывать её, а потом ощутил, что без этого чего-то очень важного в его жизни — задания, охота, демоны и злокозненные духи — будет не хватать.
И разве не хотел Отец, чтобы ангелы поняли и приняли людей?..

— А все ангелы выглядят так, как ты? — спросила однажды Айне, завладев тяжёлой косой ангела, перевязанной шнурком, и играя пушистым кончиком. — Ну, так похоже на людей? А почему тогда вы летаете, а люди — не умеют?
— Я лишь выгляжу похоже на человека. Мы на самом деле совсем другие. Ваш мир... Он тяжелее, — попытался объяснить Аррей, осторожно высвобождая из цепких пальчиков рыжую косу; Айне, взяв его руки, теперь с удивлением разглядывала совершенно гладкие кончики пальцев. — Плотнее. И таким, как мы, здесь слишком трудно находиться в истинном облике, нелегко взаимодействовать с миром. Оттого мы принимаем отчасти физический облик. Отчасти — потому что эти тела всё же отличаются от человеческих.
— Ну да, — сонно согласилась Айне. — У вас есть крылья.
Крылья, приходя к Айне, Аррей убирал — с ними не развернёшься в небольшой комнате, того и гляди снова что-нибудь смахнёшь и разобьёшь.
— Крылья — часть нашей сути, той, что не удаётся сокрыть, уместить под человеческим обликом. Даже если я делаю их неявными на время — тень останется.

Ангелы, в давние времена являвшиеся людям куда как чаще, старались выглядеть похожими на них, чтобы не пугать — и в то же время чем-то отличаться. Оттуда и взялись изображения людей с крыльями… Впрочем, сами ангелы так привыкли к своему человекоподобному облику, что зачастую предпочитали его и на Небесах.

— Ты полетаешь со мной, Ари? — встрепенулась тут малышка.
Ангел колебался, но Айне трогательно сложила ладошки и смотрела так, что отказать отчего-то не получалось.
— Хорошо. Когда не буду занят охотой.
Не хватало, чтобы те, на кого он охотится, учуяли человеческое дитя, которое он опекает. Айне ведь может не успеть позвать, а он — прийти.
Впрочем, про охоту он зря обмолвился: Айне мигом расхотела спать и принялась расспрашивать. По мнению ангела, подробности были ей совсем ни к чему, но Айне считала иначе, а потому Аррею пришлось срочно учиться не говорить всей правды, не обманывая. Ангелы и не умеют обманывать, это человеческое умение, ангелы же открыты друг перед другом (посланников на Землю учат закрывать свою суть, иначе ангелы слишком ранимы) — как тут солгать, даже умея? И короткий разговор вымотал ангела куда сильнее, чем три ночи охоты подряд без возможности восстановить силы.

Обещание вскоре пришлось исполнять. Аррею не приходило в голову летать для собственного удовольствия, ведь крылья скорее были выражением сути, чем средством передвижения. Добросовестно проследив, чтобы Айне укуталась теплее — люди так хрупки телесно, а в небе холодно! — Аррей подхватил её на руки и шагнул с подоконника вниз, разворачивая в падении крылья.
Айне восторженно взвизгнула, обнимая ангела за шею. Тот вздрогнул, прижал дитя крепче к груди — не уронить бы, лёг на крыло, делая полукруг и поднимаясь выше с воздушным потоком. Наверное, Отец сотворил птиц и ангелов родичами: вкус ветра на губах, странно, незнакомо кружащий голову; воздушные потоки, легко, инстинктивно угадываемые; звёзды над головой, протягивающие лучи друг к другу, рисующие на небе карту, по которой можно прочесть нужный путь…
Огни города внизу казались отражением звёздных путей в небе. Рукотворные, понятные звёзды тех, кто не любил тьмы.
Айне, разжав руки, потянулась к сияющим звёздам, зачарованная.
— Красиво…
Холодные осенние звёзды ярко блистали и, казалось, доверчиво ложились в протянутые детские ладони…

* * *

Обычно Аррей, дожидавшийся, пока девочка заснёт, успевал уйти до возвращения родича Айне, но однажды тот пришёл поздно вечером, а не поутру, ангел же не почувствовал почему-то приближение человека.
— Ты ещё кто? Золотце, кого ты пригласила к нам в дом?
— Ангел, — сознался захваченный врасплох Аррей, чувствующий себя почему-то под взглядом человека провинившимся юным ангелочком с ещё отливающими радужно крыльями. И почему этот смертный тоже его видит?
— Он настоящий, деда, и крылышки у него есть! — затараторила его маленькая подружка, сна у которой, несмотря на позднее время, не было ни в одном глазу. — Мы с ним летали, представляешь! Он меня поймал.
— Она выпала из окна, — тихо объяснил ангел в ответ на пронзительный взгляд старика.
Про полёт над городом Айне не сказала, а Аррея не спрашивали — потому он промолчал.
— А коса-то... — без малейшего почтения к крылатому посланнику небес хмыкнул старик, пристально оглядев с головы до ног. — Любой девице на зависть.
Аррей напомнил себе о недопустимости гордыни. Ну сравнили боевого ангела с человеческой девушкой, что ж теперь…
К счастью, о рыжине старик ничего не сказал – эта тема была болезненна для Аррея. Не бывает рыжих ангелов, это ведь всякий знает, и братья напоминать ему об этом каждый удобный момент не стеснялись. А что он может поделать, если облик вышел именно такой? Раз обретя человеческий облик, очень трудно его изменить. Вышел именно этот — значит, он тебе подходит. Благодарение Творцу, хоть крылья рыжими не получились...
— Я — ангел, а не человеческий юнец, и называть меня можно Аррей. Ежели ты запретишь — я не буду более приходить, — Аррей уважительно чуть наклонил голову: всё-таки именно старик опекал девочку и заботился о ней, заменяя родителей, а право родителей священно.
Ангелам непонятно обращение во множественном числе, потому Аррей говорил старику «ты».

— Мне проще называть тебя «юношей», — хмыкнул старик, не обратив ни малейшего внимания на обращение на «ты» — и уж точно не из благоговения перед посланцем небес. — Следовало бы запретить вам видеться: Айне привяжется к тебе, а для тебя её жизнь — лишь краткий миг средь вечности; что бессмертному ангелу, живущему на небесах, чувства ребёнка?
— Деда! — вскинулась Айне.
— Но теперь уж поздно, вижу, — закончил старик. — Обычные девочки заводят безобидных вымышленных друзей, а моя внучка завела ангела. Айне, это твоё решение. Помни — однажды он уйдёт, даже не попрощавшись.

Вопреки его словам, Аррей шепнул-таки «до встречи, маленькая Айне», прежде чем исчезнуть. Слишком уж неуютно ему было в присутствии старшего родственника малышки, и вновь проснулось чувство вины за их дружбу — не могут дружить дитя неба и дитя земли, чья суть, чей дарованный век так разнятся. Единственное, что позволялось ангелам — опекать людей как младших детей их общего Отца.
Ведь старшие должны оберегать младших… Как жаль, что этого не пожелали понять павшие братья.

Аррей не мог найти название странному, тянущему чувству в груди, которое появилось, когда он перестал откликаться на зов Айне. Его направили на Землю с заданием, но впервые Аррею просто не хотелось ничего делать, и обернувшийся огненным змеем демон, что питался человеческими эмоциями определённого рода, будто учуяв смятение ангела, стал небывало силён. Аррей сломал клинок о его чешую (ангельский клинок — не оружие из металла, он лишь плотно сжатая часть сути, силы самого ангела, и разбитый меч означал слабость ангела, Света в нём) и едва не лишился крыла.

Что такое желания для ангела? Разве они умеют — желать? Есть то, что должно и верно, и больше ничего.
Но разорвать тонкую нить связи меж собой и ребёнком окончательно ангелу отчего-то не хватало сил.

Ангелы, как и демоны, могут восстанавливать энергию как впитывая человеческие эмоции — разница лишь в направлении этих эмоций, — так и в местах силы.

Встретив рассвет на крыше одного из человеческих храмов, где Небеса казались ближе, слушая перезвон колоколов, Аррей залечил прокушенное демоном-змеем крыло. Но — странное дело — по-прежнему ощущал себя непривычно слабым. Потеряв безмятежность, открывшись эмоциям, он уже стал уязвим, а смятение и вовсе гибель для ангела.
Свет его уже не был так ясен...

Город казался неуютным и холодным, будто он, словно живое существо, сердился на ангела, что незримо ступал средь людей, вслушиваясь в их чувства, пытаясь понять.
Светлое, тёплое и ясное, будто солнечный луч, дуновение чьей-то радости и беззаботности привело ангела к укрывшейся средь безликих высотных домов детской площадке. Аррей смотрел на стайку мальчишек и девчонок, играющих средь ярких деревянных горок, лесенок и стенок, и снова ощущал то неясное, тянущее болезненно в груди.
— Это будет наш корабль! Каравелла, на которой можно дойти, достать и до звёзд!
Ангел склонил голову к плечу: на миг показалось вдруг — разве ангелам может казаться то, чего нет, им, всегда зрящим истину? — что лесенки, стенки и горки слились в одно целое, обрисовав очертания стройного корабля, и крыльями беззвучно хлопнули на ветру паруса, взметнулся призрачный флаг…

Встрёпанный мальчишка обернулся, что-то почувствовав, и замер, встретив взгляд прозрачно-серых глаз, увидев мерцание крыльев за спиной… Выглянувшее из-за туч солнце заиграло бликами на осенней рыжине, ослепило на миг, заставив зажмуриться, а потом странного незнакомца уже не было.

— Лин! — нетерпеливо затеребили мальчишку друзья. — Ты же капитан, давай говори, что дальше делать!
Мальчишка отвернулся, а тщательнее укутавшийся в незримость Аррей ещё несколько мгновений смотрел на деревянные яркие горки и лесенки.
— Людям дан прекрасный дар — мечтой творить свой мир… Быть может, ты и вправду станешь однажды капитаном небывалого корабля, дитя, — шепнул ангел, разворачивая крылья.
Мальчишка, вздрогнув, обернулся, будто мог услышать, но рядом с детской площадкой никого уже не было.

* * *

...От автобусной остановки брела в распахнутой курточке девочка, волоча школьную сумку за собой. Берет она где-то потеряла, и расплётшиеся волосы потемнели, намокнув, облепили лицо. Спешащие укрыться от непогоды прохожие не глядели на одинокого ребёнка — слёзы не отличить от капель дождя.
Ангел, чей приход был беззвучен, простёр над головой девочки крыло, укрывая от непогоды. Холодные капли ноябрьского дождя пополам со снегом скатывались по гладким перьям; сам ангел не испытывал от непогоды особых неудобств — ни плащ, ни коса даже не намокли.
Девочка прижалась к его боку и всхлипнула.
— О чём ты плачешь, Айне? — эмоции людей до сих пор ангелу были не слишком понятны, казались порой нарочитыми, слишком уж бурными и недолговечными, противоречащими самим себе — только что смеясь, в следующий миг люди плакали, тут же — сердились или ссорились, а потом — восхищались и любили того, кто рядом, и весь мир в придачу.
От эмоций этих приходилось отгораживаться, иначе они почти причиняли боль, нарушая присущую ангелам безмятежность, едва не заставляли потерять голову, заблудившись в них. Не зря перед отправкой на Землю ангелов учили закрываться. А как же хранители, которые постоянно должны быть настроены на своих подопечных?..
— Я так скучаю… — всхлипнула Айне. — Дедушка хороший, ты не думай, я его очень-очень люблю и при нём стараюсь не плакать — он ведь всё-всё для меня делает и огорчается больше меня, когда я плачу, — но мне так не хватает мамы с папой…
— Прости, дитя, — шепнул, помолчав, Аррей. — Мне жаль, что твоих родителей не вернуть.
— Почему ты не приходил, Ари? Мне было одиноко без тебя… — голубые глаза смотрели требовательно, и не ответить честно было нельзя.
— Твой старший родич возражает, а я не имею права поступать против его воли касательно тебя, — Аррей повёл ладонью, и светлые волосы Айне, подсохнув, завились трогательными кудряшками. — Ведь он заменяет тебе родителей. Ежели бы я не почувствовал, что тебе плохо, то не пришёл бы.

Крыло же почти помимо воли притянуло малышку ещё ближе оберегающим жестом, укрывая от всего мира.
Кажется, люди изменяют всё, чего касаются… И это тоже — проявление дара Творца? Айне мечтала о друге, а ангел-воитель научился любить.

— Деда разрешил, — возразила Айне, обнимая Аррея за пояс и явно не собираясь отпускать в ближайшее время, благо что взгляды людей скользили мимо ангела, укрывавшего её крылом. — Ну… не запретил.
— Думал и чувствовал — иначе, — мягко сказал ангел, который никак не мог привыкнуть к обыкновению людей чувствовать и думать одно, а вслух говорить совсем другое, хотя бы и обратное правде.
— Если ты уйдёшь снова, — сказала Айне, — я выставлю молоко и хлеб, и мёд — чтобы ты вернулся обратно.
— Я не создание из холмов, — улыбнулся ангел.
— Ты улыбаешься, Ари! — Айне захлопала в ладоши. — Как человек улыбаешься!
Люди изменяют всё, чего касаются… Впервые ангел-воитель не желал просматривать линии бытия наперёд — пусть всё идёт как идёт. Если он нужен Айне, то будет рядом, сколько сумеет.

* * *

Когда-то утратив дар магии, истребив едва не всех, кто умел ею пользоваться, люди вновь научились обращаться к силе, сути которой до сих пор не понимали. Но вот убирать за собой отчего-то забывали.
Аррей который день уже выслеживал демона, вызванного магом-самоучкой, не сумевшим нечисть подчинить и удержать. На вызовы такие приходили отщепенцы нижнего мира — верховные демоны, с которыми Небеса заключали договор о сохранении равновесия (в конце концов, владыкой нижнего мира был падший ангел, который, может быть, приязни к бывшим братьям не питал, но говорить с ним можно было — видел он куда дальше и шире, чем обычные демоны), если и слышали слабый, едва оформленный зов магов-людей, почитали ниже своего достоинства отзываться. Приходили те, для кого люди, их души, испытываемые эмоции были лакомой пищей.

Неясный след демона, пьющего человеческие души, привёл в маленький умирающий посёлок неподалёку от шумного города — старые, покосившиеся и потемневшие от времени деревянные домики, участки, заросшие пожелтевшим бурьяном, осенью смотрелись особенно печально. Следу был уже не один день — едва ли стоило надеяться найти демона здесь, но упрямства ангелу было не занимать. Поиски, впрочем, так ничего и не дали.
Услыхав чей-то тихий, жалобный плач, Аррей не смог не откликнуться, хотя не ощущал человеческого присутствия в старом доме.

Плакал — тихо и безнадёжно — позабытый домовой, не нужный никому, как и старый дом, умирающий вместе с ним. Отчаявшийся домовой даже ангела не испугался, подкатился клубком под ноги и заплакал ещё жалобнее.
— О-о... – ангел-воитель, приглушив своё сияние, чтобы не навредить тому, кто был противоположен по сути, растерянно держал на руках лохматый серый клубок и решительно не знал, что с ним делать.
Нечисть же! Но нечисть незлая совсем, это он ощущал явственно... озорная скорее. И пушистая... Он осторожно погладил кончиками пальцев клубок и едва его не выронил, услышав мурчание. Приняв решение, распахнул крылья, с трудом уместившись в тесной комнате, и прижал лохматый клубок к груди. Через миг в пахнущем сыростью старом доме никого не было.

Девать домового было совершенно некуда, а без дома домовая нечисть погибнет, и Аррей не придумал ничего лучше, кроме как притащить серый и лохматый клубок Айне.
Та взвизгнула от восторга, мигом вцепившись в радостно замурчавшего «пушистика».
— Он будет приглядывать за тобой и твоим домом, — объяснял ангел Айне, пока домовой дух, принявший облик пушистой серой кошки, ластился к детским рукам и громко, самозабвенно мурчал. — Его самого и сородичей его уже и нечистыми назвать сложно: слишком давно живут рядом с людьми, слишком привыкли беречь их дома. Ни один злокозненный дух не осмелится чинить беды там, где есть хранитель дома.

Но возвращения старшего родича Айне ангел благоразумно дожидаться не стал. Может, тот вовсе не любит кошек… Хотя домовой обычно и не показывается на глаза, но не всякому понравится нечисть, пусть и доброжелательная, в собственном доме!

Ангелы не злы и не добры, они — создания света, старшие дети Творца, безмятежны и не умеют любить в человеческом смысле слова, хотя подобие противоположного чувства им знакомо... Впрочем, к демонам ангелы скорее испытывают отвращение, как к чему-то, абсолютно противному по сути; наверное, этот почти человеческий облик, не так давно принятый, странно влиял на Аррея, как и пребывание в человеческом мире, иначе почему бы он продолжал приходить к Айне, несмотря на невозможность их дружбы и запрет её родича — просто ощутив её печаль и одиночество, и почему бы вдруг пожалел мелкую нечисть — жалость ангелам тоже не свойственна, — дав ей новый дом?.. Павшие братья, изгнанные с Небес, отличались именно этим — они утратили безмятежность; а утратив её — осмелились восстать против Отца.

Странно, но Аррей не опасался заполучить вороные крылья вместо белоснежных. Может быть, потому, что внутри жило ощущение правильности происходящего — а чем, как не внутренним мерилом добра и зла, следует руководствоваться в своих поступках, будь ты человеком или ангелом? Пожалуй, кое-кто из старших братьев счёл бы мысли Аррея крамольными — и по возвращении на Небеса его ждут неприятности и непременное и болезненное очищение.

* * *

Айне вычитала в «Сети» (что это, ангел до конца понять не мог, хотя Айне пыталась ему объяснить) о выставке в художественной галерее картин, где изображены ангелы, и загорелась желанием попасть туда вместе с ангелом настоящим.
— Пожа-алуйста, Ари!
Аррей на сей раз пришёл в ту пору, когда часы уже показывают утро, а за окном ещё бродит на мягких лапах тьма, но Айне не спала, дожидаясь его. Отказать умоляющим голубым глазам было очень трудно, хотя даже демоны засмеяли бы его, узнай о такой миссии ангела-воителя, как прогулка с человеческим ребёнком.
— Оденься потеплее, там холодно, — согласился не слишком охотно Аррей, и девочка взвизгнула от восторга.
Из угла укоризненно мяукнул серый призрак кошки.
— Ничего с ней не случится, — пообещал домовому Аррей, который уже устал удивляться собственному поведению.
Возится с ребёнком, предпочитая это охоте на демонов, — если б у ангелов не было так развито чувство долга… Мирно говорит с нечистью; мало того, сам притащил её в дом к человеку!
— Дедушка, наверное, сердиться будет… — вздохнула Айне, когда Аррей, держа её на руках, опустился на ступени мраморной лестницы.
— Мы не скажем никому, — пообещал Аррей, складывая крылья. — Едва ли нас спросят…
Лгать ангелы не умеют, по крайней мере, если крылья их белы.
Он коснулся ладонью запертых дверей — и те с готовностью открылись от лёгкого толчка. Огонёк сигнализации мигнул, но двери тут же сами собой закрылись, и тревожного сигнала отчего-то не последовало. Равно как и камеры наблюдения по-прежнему отражали пустые залы и коридоры.
— Темно, — пожаловалась Айне — в зале тускло-тускло мерцала пара светильников. — Может, свет включим?
— Ежели ты хочешь, чтобы сюда сбежались те, кто охраняют здание… — сказал ангел.
— Нет! — девочка повозилась у него на руках, устраиваясь удобнее.
Сияния от крыльев ангела вполне хватало, чтобы разглядеть картину прямо перед собой, но Аррей, подумав, усадил Айне на локоть левой руки — и на раскрытой ладони правой засветился лепесток белого пламени, будто крохотный, но яркий на диво светильник.

Нарисованные ангелы были разными: большеглазые дети и безмятежные хранители, девы и грозные воители, с белыми, с чёрными, как у падших, с золотистыми, алыми, синими, коричневыми крыльями; некоторые изображены были с людьми, иные — с кошками, а кое-где — и вовсе с небывалыми тварями. Наверное, кто-то из художников, как Айне, путал ангелов с созданиями из Холмов, чужими детьми.
Мимо одних картин ангел и дитя проходили, лишь глянув на них — изображение и ничего больше, а им обоим этого было мало; возле иных — приостанавливались.

Подле одной из картин они задержались надолго — уходить почему-то не хотелось, хоть и была она вроде бы незамысловатой — маленький грустный ангел в вязаной шапочке, в ладошках которого мерцали собранные звёзды, — но такой светлой и тёплой! Ангел погасил светильничек, прижмурился, чуть запрокинул голову — будто грелся в лучах невидимого солнца. Художник любил своё творение, вложил частичку себя в него — и картина сияла невидимо для людей (кроме, быть может, детей, что видели иначе), но вполне явно для ангела, который не питался человеческой пищей, зато обладал способностью восполнять силы чистыми, светлыми эмоциями, что испытывали люди, подобно тому, как демоны могли питаться эмоциями отрицательными. Айне протянула руку, огладила ладошкой воздух перед полотном — будто кошку приласкала, сказала удивлённо:
— Тёплая! И ощущается пушисто так. Но ты всё равно лучше, Ари, ведь ты — настоящий...
— Вы носите своё Небо с собой... — сказал Аррей, почти потрясённый осознанием. Вот то, чего лишены первые Его дети — не только дара творить, но и умения дарить свой мир — всем.
Как Айне подарила ему свой — с нежностью серого ноября, с пушистыми тьма-зверьми и девушками-яблонями по весне, с добрыми незнакомцами...

— Я хочу тебя с кем-то познакомить, — сказала вдруг Айне, погладив кончиками пальцев грустного ангела на картине и развернувшись в руках Аррея, чтобы взглянуть на него.
— Веди, — согласился ангел — такая уж была эта ночь.
Айне зажмурилась, и Аррей распахнул крылья, читая указанный её чувствами путь.
Зал, где выставлена была коллекция картин с нарисованными ангелами, опустел. Лишь едва приметно сияла в полумраке невзрачная картина с маленьким грустным ангелом, что собирал упавшие звёзды.

...Они очутились на пустынном в этот час берегу.
Впереди вздыхало что-то, ворчало, шептало и ворочалось, будто громадный зверь.
— Это — море, — сказала Айне, высвобождаясь и спрыгивая на песок.
Ангел взирал на море — ему предутренние сумерки не были помехой, — ощущая всем существом иную жизнь, не просто громадную массу воды, чуждые до дрожи кончиков крыльев чувства непостижимого создания и его грозную красоту. То ли тёмное беззвёздное небо на земле, то ли небо на самом деле — сумеречное море, в котором плавают звёзды.
Отчего прежде он не видел этого? Занятый лишь своей охотой... Потому, может быть, что не было того, с кем можно разделить эту красоту? Того, кто бы научил её видеть.

— Ари, — Айне, осторожно гладившая ладошкой набегавшую волну, повернулась к нему. — Ведь ангелы живут на Небесах? Там ваш дом?
Аррей наклонил голову. Иного дома он не знал, хоть и не был уверен, что можно так называть Небеса.
— Но ведь на небе — звёзды! Может, вы звёзды и есть? Ты сам говоришь, что вы на людей совсем не похожи.
Так об этом ангел не думал никогда.
— Есть люди, а у них — души, — вдохновенно продолжила Айне. — А у звёзд — ангелы!
— Ты думаешь, ангелы — души звёзд? Мы, верно, знали бы об этом.
— Где-то там, по ту сторону, звёзды — не пылающие клубки, а крылатые создания!
Ангел вздрогнул: на миг помстилось, будто сдвинулось что-то громадное в самом Мироздании.

Счастливы люди, что живут здесь, на Земле, какие бы беды ни преследовали их! Ибо никто и никогда не отнимет у них мира, что был для них создан — живого, дышащего моря, где-то вдали соединяющегося с небом, ярких рыжих закатов и нежных розовых рассветов, кружева нагих ветвей на фоне неба, синих сумерек и белого тумана, в котором тонет, исчезает мир осенним утром, дабы потом, когда туман уйдёт, родиться вновь. Ничего из этого на Небесах нет, а Свет без тени тосклив и однообразен. Не потому ли и демоны так рвались в срединный мир? Едва ли нижний мир много веселее, чем верхний…

Аррей, наклонившись, подхватил уже дрожавшую от холодного ветра Айне на руки, и она прижалась щекой к его щеке, обняв за шею.
— Помоги мне увидеть твоими глазами, — попросил ангел.
— Смотри, — Айне протянула вперёд руку. — Вон море — громадный живой зверь, который вечно шепчет, рассказывая сказки, — жаль, что почти никто не понимает его! Море помнит каждого-каждого, кто в него заходил, и если потеряешь себя — можно прийти к морю, оно напомнит тебе о том, кто ты. Твои братья-звёзды в небе складывают крылья, засыпая до вечера, зато просыпается птица-солнце…

Море почти внятно шептало что-то, лаская песчаный берег; начали меркнуть звёзды, а вдали крикнула проснувшаяся чайка — тонкий крылатый силуэт, позолоченный первыми лучами всходящего солнца, что тоже походило на громадную, разворачивающую крылья огненную птицу.

...И не любят, не сердятся, не тоскуют и не радуются на Небесах так безоглядно, не мечтают, как умеют только люди.

* * *

Аррей не предвидел беды, несмотря на связь, ничего не почувствовал… не уберёг. Просто в один миг задохнулся от острого чувства непоправимой утраты, услыхал угасающее «Ари...» — и метнулся туда, на умолкший шёпот, уже сознавая, что опоздал, но не желая верить.

...Разломленная пополам сладкая булочка — ангелы не нуждаются в человеческой пище, но Аррей берёт: нельзя отказываться от того, что дают от чистого сердца; звучащие в полумраке сказки, прислонившаяся к его плечу детская головка: «Если есть ангелы — есть и феи, правда, Ари?»; полёт над городом — и радость от того, что есть с кем разделить впервые испытанный восторг парения, есть кому показать ледяные осенние звёзды, серебряный узор на тёмном бархате неба, так близко; ангелы на картинах — такие разные, светлые и строгие, весёлые и печальные, беззаботные и воинственные, доверчиво обнявшие за шею детские руки: «Ты всё равно лучше, Ари, ведь ты — настоящий...»; странное, незнакомое чувство, когда не видел Айне несколько вечеров подряд, — разве ангелы скучают?
И удивление: дети — будто другие совсем люди. Отчего, вырастая, они так меняются? Зачем губят того ребёнка, доверчиво улыбающегося миру и ждущего от него чудес?..

Ангел опустился на колени рядом с изломанным детским телом, отброшенным механическим монстром, одной из тех повозок, что использовали люди, принял в объятия растерянную душу.
Так рано… Небо моё, Небо, за что — её? За что, Отец? Ведь могла бы жить и радоваться…
Небеса промолчали, как молчали уже очень давно, не отвечая ни людям, ни ангелам.
Ангелам запрещено напрямую вмешиваться в жизнь людей, но Аррей, с пронзительной ясностью вдруг ощутив человеческую боль утраты, нарушил бы все правила, понеся потом за это заслуженное наказание… если бы мог помочь. Он воскресил бы девочку, если б умел, но такого не мог ни один ангел. И странным, неправильным было это чувство потери — смертно ведь одно лишь тело...
Но душа уйдёт, и им уж больше не встретиться, ведь не будет уже маленькой Айне, носящей имя королевы фей и почему-то пожелавшей назвать ангела своим другом, Айне, которая обещала вырасти в ясную душой, будто ребёнок, девушку, которая должна была многое познать и пережить, возвышая и без того чистую суть, приближая к замыслу Творца, вложившего в людей искру своего дара. Когда она вернётся — это будет кто-то другой… Кому без надобности будет крылатый гость в сумерках.

Подоспевший старик — как видно, Айне шла куда-то с ним — схватился за сердце при виде тела внучки, осел на асфальт. Аррей, зачем-то раз за разом пытающийся оживить ребёнка (неумение смиряться с неизбежным — человеческое качество, откуда оно у ангела?), попросту не успел ничего сделать для её родича.
— Жизнь за жизнь, — сказала душа, расправляя сложенные громадные сияющие крылья и наклоняясь, чтобы поцеловать дитя в лоб. — Мой тебе прощальный дар, золотце.
— Брат… — охнул Аррей.
Один из изгнанных с Небес ангелов, затерявшихся средь людей. Один из наблюдателей, слишком уж принявших к сердцу жизнь смертных.

Вокруг суетились люди, зачем-то ограждая место, где всё случилось, а средь людей, инстинктивно расступающихся, чувствуя чуждое миру земному, незримо шествовал ангел смерти.

Поводыря душ невозможно обмануть — он является туда, где чувствует смерть, но старший брат, в котором немыслимо переплелись суть ангела и свойственное лишь человеческой душе, ступил навстречу, отдавая себя вместо Айне.

Аррей укрыл дитя, возвращённое против всех правил, крылом, и поводырь душ не заметил Айне, едва наклонив голову при виде младшего собрата. Аррей готов был понести наказание за нарушение правил — потом, но малышка должна была жить.

Душа с сияющими громадными крыльями за спиной послушно ушла с проводником — жизнь за жизнь, бесценный дар, — и Аррей очень хотел надеяться, что наказание брата, не только вмешавшегося в жизнь людей, но и жившего как один из них, не будет слишком уж суровым. Должны ли изгнанные ангелы блюсти законы Небес, от них отказавшихся?..

— А вы кем ей приходитесь? — подозрительно осведомился один из полицейских, опрашивающий свидетелей. — И откуда вообще взялись, как прошли сквозь заграждение? Что-то я вас тут не видел.
— Она — дитя моего старшего брата, — сказал Аррей, крепче прижимая к себе всхлипывающую, ничего не понимающую Айне, и даже врачи, желавшие осмотреть ребёнка, отступили, отчего-то смутившись под взглядом прозрачно-серых глаз.
Вышедшее из-за туч солнце высветило ореол вкруг тёмно-рыжей головы, упала тень незримых крыльев на асфальт — тень, как и ангелы, лгать не умеет, она отражает то, что есть.

Айне... Дитя, которому ангел, живший как человек и средь людей, нарушив предначертанное, подарил жизнь. Возможно, ценой собственного бытия. Небеса умеют быть жестоки.

«Ты будешь со мной дружить, ангел ноября? Мне бы так хотелось с тобой дружить!»

У ангелов нет и не может быть ничего личного; они даже не понимают, что это такое. Но у ангела Аррея была девочка Айне, носящая имя королевы фей. Был брат, который примет наказание — ради маленькой девочки. И от этого он не мог, не собирался отказываться. Это было — только его. Даже если крылья Аррея станут черны, а Небеса откажутся от него, у девочки Айне будет хранитель.
Осенний ангел, ангел ноября.

Наверное, так и становятся падшими...

@темы: дети, ангелы, "Небывалый ангел", сказки

---

В день птиц

Название: Город Птиц
Бета: WTF Nechist 2017 (Хикари-сан)
Краткое содержание: На берегу одного из норвежских фьордов, говорят люди, можно увидать порой призрачный град, чьи жители были прокляты неведомо кем и когда
Примечание: скоге — в фольклоре скандинавских народов лесные духи, оборотни и искусительницы, никсы — водяные, девы без спин и с коровьими хвостами — хульдры; если верить легендам, каждый тролль растет на дереве вниз головой. Если он, не сорванный вовремя, «перезреет», то вырастет очень большим, страшным и злобным, а поскольку при падении ударится головой — то ещё и глупым.

Говорят люди, на севере Норвегии, на берегу одного из фьордов — город, которого нет.
И является он не каждому, но порой ранним утром можно увидать туманные крыши и башенки за выщербленной временем стеной. Врата призрачного града, что колеблется на ветру, приоткрыты: заходи. Говорят — проклят он, кем и когда — неведомо.

Ренн неважно знал норвежский, а капитан рыбачьего баркаса Карстен ещё хуже — английский. Оставалось только надеяться, что Карстен, вдруг напрочь разучившийся договариваться с туристами, которых возил на рыбалку не один год, понял, о чём Ренн его просил, помогая себе жестами, и вернётся, чтоб забрать его с побережья. Красивого, спору нет, но дикого и неуютного: с одной стороны лес, с другой — скалы; пучки лилового вереска, трава и поросшие мхом валуны, взбирающийся по каменистым уступам шиповник и никаких признаков человеческого жилья на мили вокруг, призрачного или настоящего.

Признаться, в призрачный город Ренн не слишком верил, но повидал за время путешествий всякое и желал убедиться сам, есть на самом деле призрак или нет. Если вдруг рыбацкая байка была правдой… Что может быть интереснее, чем вскочить на подножку поезда-призрака, чтоб узнать, куда он придёт, найти затерянный город в джунглях Южной Америки, отправиться в Африку на поиски «самого настоящего» водяного дракона лао, что питался исключительно слонами, если верить писателю-натуралисту и байкам аборигенов… или войти во врата призрачного города, что не обозначен ни на одной, даже самой подробной, карте?..
Кто знает, может, даже Кер-Ис под звон колокола изредка всплывает со дна морского, чтобы показаться людям, а в великой пустыне иными ночами плещется море, от обитателей которого и раковин окаменевших не осталось, и поднимается там же из песков давно позабытый град, жители-призраки снуют по его улицам, у призрачного причала, сотканные из воспоминаний самого места, возникают корабли…

И оказаться однажды в таком месте, где легенды и воспоминания становятся вдруг реальностью, — ничего желаннее не было на свете для Ренна. В конце концов, водяного дракона он так и не нашёл и в Кер-Исе не побывал...

Кричали, ссорясь, чайки, и ворчливо бормотало что-то море; ветер дышал солью, медвяным ароматом вереска и сосновым духом; в густом смешанном лесу, что рос поодаль, наверняка обитали скоге и росли на деревьях тролли, которые, если не сорвать их вовремя, вырастут большими и злобными; в ручьях-речушках жили никсы, а на нагретых солнцем скалах, не боясь окаменеть, танцевали какие-нибудь хвостатые прекрасные феи без спин, зато с вызолоченными распущенными гривами волос. Здесь, вдали от людей, сказочным существам, которым уже нет места в человеческом мире, должно было житься привольно.

Ренн поставил палатку там, где каменистое побережье, поднимаясь вверх, расстилалось зелёным лугом, и приготовился ждать: призрачный город, если верить рассказам, людям показывался лишь на рассвете, когда мир ещё зыбок, только-только рождаясь заново после ночного небытия.

А поутру разбужен был хлопаньем крыльев и шумной птичьей перебранкой. Вылез, сонный, невыспавшийся (всю ночь снились маленькие тролли, танцующие на лохматых от лишайника и мха валунах при лунном свете; тролли шлёпали большими ступнями и весело ухали) наружу… И увидал розовые от лучей медленно просыпающегося солнца башенки словно бы колеблющегося на ветру города, которого не было прежде. Хотя отсюда нельзя было сказать наверняка, казалось, что ворота его приоткрыты.
Будто город-призрак ждал — именно его, Ренна.
Ждал всю его жизнь.

Вызолоченный утренним солнцем город был пуст, и было ему одиноко. Лишь растрёпанный морской ветер бродил по узким улочкам. Ренн невольно погладил каменную стену одного из домов, выщербленную ветром и временем ещё до того, как оно заключило город в оковы прозрачного янтаря. Будто бок зверя… и, смутившись, отдёрнул ладонь. Долго вместе с дружелюбным ветром гулял по улицам, любопытно заглядывая порой в позеленевшие снизу ото мха дома под черепитчатыми кровлями — будто бы только покинутые, — не встречая никого, даже кошки или пса. Город молчал, но молчанием своим чего-то требовал от Ренна, тишина настойчиво лезла в уши, и даже ветер не мог прогнать её, а эхо глохло, едва отзываясь на шаги или голос. Чувство, будто дома множеством окон-глаз смотрят на тебя, идущего сквозь прозрачный янтарь, вязкую, не застывшую до конца смолу — слёзы сосен, удерживающую сотнями прозрачных тягучих нитей, было до крайности неуютным. Если бы не ветер, норовящий то хлопнуть по плечу прозрачной ладонью, то взъерошить дружески волосы или дунуть озорно в ухо, то любопытство своё Ренн предпочёл бы утолить побыстрее и сбежать обратно туда, где мир живёт, и шумят сосны и море, поют беззвучно-грозно изломанные скалы под ударами волн, и цветёт безмятежно вереск.

Он, бродящий зачарованно, разглядывая дома, старые лавки — булочные, сырные, рыбные, готовой одежды и тканей — с причудливо изогнутыми позеленевшими дверными ручками и разноцветными вывесками, понятными без перевода, ныряя в неожиданно возникающие переулки, порой возвращаясь нечаянно туда, откуда пришёл, слишком поздно спохватился, что уже смеркается. В заколдованном месте отчего-то не хотелось оказаться ночью, пусть и были северные ночи прозрачны сумеречной синевой, — но ворот Ренн уже не нашёл, хоть никогда не жаловался на память и уверен был, что помнит верный путь.

Низко запел вдруг колокол на ратуше — сам собой, ведь некому было звонить в него! — песнь его пробирала до глубинной дрожи — странной, пугающей — до ломоты в костях, и Ренн, прижимая ладони к ушам, слепо сполз по стене дома, что так кстати оказалась позади. И вновь смог дышать нормально, лишь когда затих последний отзвук колдовской песни, а вокруг захлопало множество крыльев — и вместо упавших с неба птиц встали вдруг люди.

Странными были иные обитатели города, будто попавшие сюда из разных веков. Можно было увидать джинсы, толстый полосатый яркий свитер и вязаные шапочки рядом с камзолом и тёплым плащом поверх, и скользили, не стуча подошвами башмаков, дамы в неярких тёплых юбках, с упрятанными под головные уборы волосами. Как видно, Ренн был не первым гостем города-призрака. Во всех легендах зачарованные места порой показываются людям — уж не затем ли, чтобы вернуться?

Ночь так и не настала, город мягко обняли синеватые сумерки, позлащённые светом рыжих взъерошенных фонарей, а Ренн тщетно бродил, неприкаянный, средь безмолвных горожан.
Не покинуть город, что был проклят неведомо кем и когда… разве всё-таки успеть понять суть проклятия и снять его — не для того ли зачарованный город приоткрывает врата для таких любопытных, как сам Ренн? Но был бы хоть какой-то намёк, встреча со странным стариком — как там водится в легендах? — надпись на стене хотя бы!

Расспросить бы горожан — уж они-то должны знать, за что летают птицами! Жителей целого города не спасут рубашки из кладбищенской крапивы, да и прясть Ренн не умел, а средь птиц было мало лебедей, всё больше чайки да крачки.

Ренн окликал, пытался поймать прохожего за рукав — одного, другого...
Только что толку — люди не чувствовали прикосновений, не видели, не слышали его, будто это Ренн был для них призраком. Не докричаться, не дозваться… Ренн кружил по неспящему городу до рассвета, но одинокий, будто потерянный пёс, город вдруг сомкнулся вокруг ловушкой, улицы раз за разом немыслимо изгибались, пересекали сами себя и выводили обратно на главную площадь, украшенную памятником птице. Ренн обошёл-оглядел площадь, куда его так настойчиво возвращали, вдоль и поперёк, не усмотрев ничего, что говорило бы о проклятии. Лишь распахнувший крылья громадный бронзовый альбатрос на постаменте… странная статуя.

Когда, мигнув, сами собою погасли фонари, и с первыми лучами солнца болью свело тело, заставляя упасть на колени, мелькнула мысль: неужели вот так и закончится его путешествие?..
Судорогой выкрутило руки; стены домов, стволы фонарей, мир взметнулся вверх, раскинулось над головой светлеющее безбрежное море — распласталась на серых камнях мостовой белая птица. Захлопало множество крыльев вокруг, вокруг тела беспомощно скребущего крыльями и пытающегося подняться на слабые лапы буревестника сомкнулись когти морского орла. Взмыв над городом, орёл разжал когти, и Ренн-птица остатками человеческого сознания успел разом испугаться и едва не захлебнуться водами прозрачного небесного моря от восторга. Птичья часть же заставила распахнуть крылья, поймать поток воздуха и лечь на него грудью, скользнув вниз, прочь от города, к самой воде, подальше от хищника.
Как знать, быть может это — напротив, только начало?..

...Белый буревестник кружил над морем, играл с ветром, купался в небе. Как и жители Города Птиц, отныне — пленник проклятия.
Пройдёт время — и его память уснёт совсем, угаснет огонь, и он станет не жив и не мёртв, оказавшись, как сам город, между.
Вздохнёт разочарованно город, вновь застынет в терпеливом ожидании.

...На берегу одного из норвежских фьордов, говорят люди, можно увидать порой призрачный град.
Скользят мимо века, детские кораблики из коры уплывают в реки по ручьям, те, что доплывут до моря — становятся лодками, из лодок вырастают корабли, умирая — распахивают крылья птицами.
Становятся реками ручейки, из снежинок вырастают ледники, из камней вырастают города, вновь и вновь взмывает из морских вод огненная птица-солнце.
Проклятый город застыл в прозрачном янтаре меж нигде и никогда, вечный и неизменный, и жителям его не дано обрести покой.

Едва забрезжит рассвет над холодным морем, как стая птиц взвивается пёстрым облаком над крышами домов и башенками, а город, лишь памятью жителей своих хранимый, медленно тонет в жемчужном тумане и тишине.
На закате бьёт призрачный колокол, звон его плывёт над морем — низкий, мелодичный, качая птиц на незримых волнах.
Птицы возвращаются — горделивые альбатросы и величавые лебеди, шумные и суетливые чайки, строгие чёрно-белые кайры, неприметные пёстрые буревестники, походящие в полёте на ласточек качурки и пираты-поморники, отбирающие добычу у тех, кто мельче их. И город вновь становится явью, пусть лишь для обитателей своих.
Ударившись о мостовую, крикливые птицы вновь становятся людьми, молчаливыми жителями города.
Если приглядеться — на рукаве тёплой куртки или пёстрого свитера, или подоле плаща можно разглядеть прозрачное птичье перо.

Быть может, жители выдумали город, может, это он выдумал их...
Город, где никто никогда не умрёт, чьим жителям проклятием подарили небо, отняв обычную жизнь взамен. Высока ли плата — им не дано рассказать никому.

Когда горожане вспомнят, за что были прокляты, то вновь будут только людьми. Вот только утеряна ли память в тумане, в котором утопает город поутру, или же хранит её море, что помнит всех, кто входил в него — и однажды придёт с проливным дождём к каждому, заплещется рядом с кроватью, — или сгорела она в огне птицы-солнца… Или же бывшие людьми вспоминать не хотят, обретя крылья и море небесное помимо того, что внизу.

Порой ветер морской заносит в город гостя. Тот до вечера может бродить по пустынным улицам, шаги его будут отдаваться эхом, и ни в одном из домов никто не ответит на его зов, а ветер тщетно будет шептать что-то — людям невнятна его речь.
Но если не найти ключа от заклятия, не покинуть город до заката солнца, когда заалеют тонкие шпили башен, то городских врат уже не найти вовек, и с рассветом ещё одна птица — чайка, альбатрос или, быть может, маленькая качурка — раскроет крылья.

Горбится старый причал, сколоченный из воспоминаний; море ворочается на своём ложе — громадный ворчливый серый зверь, дышит тяжело, качает на спине одичавшие корабли, ероша загривок волнами.

Город на берегу молчит, копит тишину, и у кого ключи хранятся от него — неведомо. Громадным кораблём тонет в тумане, и обречены его жители вечно метаться между небом и землёй.
Прячутся маленькие лохматые тролли средь валунов, выращивают разноцветный мох на них, потихоньку колдуя, и на громадного тролля, не успевшего укрыться от рассвета, походит одна из скал. Вереск цветёт, и сосны скрипят вдалеке, как и века назад.

Чайки и альбатросы, поморники и кайры плывут в небесной воде.
Море земное плещется у стен Города Птиц, что никогда и нигде.

@темы: птицы, легенды, иные города, сказки

---

Художник ангелов

сказочные фоны и аватарки с ангелами, сделанные для ЗФБ тут
Автор: WTF Angels 2017 (Туоми Тууликки)
Бета:  Xenya-m
Краткое содержание: на площадях, возле фонтанов, в парках художник рисует цветным мелом ангелов...

На площадях, возле фонтанов, в парках — художник рисует цветным мелом ангелов.
Ангелов серьёзных, ангелов печальных, ангелов улыбающихся, ангелов небывалых.
Художник рисует цветным мелом на асфальте ангелов, раскрашивает дивные крылья во все цвета радуги, вырисовывая каждое перо.
Ангел тропинок и дорог с фонариком, помогающий найти путь потерявшимся и дарящий свет в кромешной тьме, нимб-венок из светлячков над его головой, и игриво выгибает спинку заросшая травкой тропинка под ногами. Ангел-хранитель желаний, рисующий ночами на небе росчерки падающих звёзд, по утрам раскрашивающий нежными красками перья птицы-зари и таскающий в корзинке ещё не оформившиеся чьи-то желания — крохотные, пушистые, не открывшие ещё глазки...

Мелки — разноцветные на сером асфальте — крошатся, безмятежно улыбаются ангельские лики, и кажется, будто подрагивают нарисованные крылья на ветру.
— Пожалуйста, нарисуй мне ангела, — просит маленькая девочка — растрёпанные кудряшки, чумазая мордашка, и платье где-то порвала.
Художник вскидывает глаза, говорит серьёзно:
— Ангел — это навсегда. Ты ведь будешь его любить? Ангелы гибнут от нашей нелюбви.
— Я буду очень-очень его любить! — шмыгнув носом, обещает девочка.
И протягивает кусочек мела, которым рисовала классики на асфальте.
Встряхнувшийся ангел получается отчего-то чуточку растрёпанным, так что приходится дорисовывать ему ленточку для волос, а взъерошенные пёрышки на пёстрых крыльях ласково приглаживает девочка.
— Ты ведь будешь моим другом? — серьёзно спрашивает она. — Всегда-всегда?
Ангел отвечает птичьей трелью: он ведь только что нарисован и ещё не умеет говорить. Но эти двое понимают друг друга и так, и художник любуется их улыбками, светлыми и похожими, будто отражения.

Художника окружают дети и взрослые: каждому хочется чуда. Заботиться о нём и греться рядом...
Нарисованные ангелы встают за плечом того, кому предназначены.
Ангел для девушки с крохотным больным котёнком на руках: из-под длинных прядей — кошачьи ушки, и глаза — зелёные. Пусть таких ангелов не бывает, но художник дорисовывает последнее перо на сложенном крыле — и кошачий ангел встает за плечом девушки, гладит больного котёнка, и тот открывает глазки.
Ангел для хромого мальчишки — и хмурая мордашка расцветает недоверчиво-счастливой улыбкой. Неправильный взъерошенный и белобрысый ангел шмыгает носом и прячет рогатку в карман. В карманах бренчат шурупы, гвоздики, маленькие кусачки и моток проволоки — словом, очень нужные всякому мальчишке, даже если он крылат, вещи.

Ангелы слепы, ангелы распахивают сложенные крылья и открывают глаза для того, кому предназначены. И души людей распахивают крылья тоже — пока неумело, но у них всё впереди.

Кто-то оставляет рядом, на асфальте, коробку с мелками, и художник рисует дальше, ведомый вдохновением.

Облачный ангел, бело-серебряный от кудрей до крыл, плывёт в вышине; солнечный ангел — рыже-златой, россыпь веснушек и блики от крыл; крохотный цветочный ангел — незабудково-голубые глаза, шапочка из василька, лепестками крыла — растит колокольчики, кусты роз и пионы, под касанием ладошки распускаются бутоны астр и гладиолусов, разноцветных петуний и рыжих шафранов; кошачий ангел, с видом невинно-шкодливым, с кошачьими ушками, с полосатыми, как кошачья спинка, крыльями, играет с кошками и котятами (каждый поглаженный бездомный котёнок непременно найдёт свой дом!), ангел улыбок озорно смеётся, рассыпает пригоршнями солнечные улыбки — весёлые, щепотку шкодливых (хоть ангелам и не положено озорничать, но ангел улыбок, как видно, с кошачьим в родстве, одним куском мела нарисованы, а уж кошки не озорничать не могут!), немножко — печальных, понимающие, детские, любящие — много-много разных, светлых и нужных, и каждая улыбка находит своего владельца. Вон там полетела, быстро-быстро маша крылышками, целая стайка разноцветных детских улыбок, спеша за первоклашками, бдительно охраняемыми учительницей, что ведёт их на экскурсию.
Ангел летнего ветра распахивает окошки, ерошит чьи-то волосы, взмахивает крыльями — и волнами колышутся травы, а лето дышит цветами. Сероглазый, с прядями цвета майской травки ниже плеч, ангел дождя играет на арфе из струй дождя — подпевают серебру арфы водосточные трубы, — играет в пятнашки с ангелом летнего ветра.

Художник рисует ангелов, каждому — своего. Люди уходят со счастливыми улыбками — и рядом с ними идут ангелы. Небывалые, не строгие ничуть, с разноцветными крыльями и ясными глазами.

Художник рисует, и ангел художников — сдвинутый на ухо берет и забавно-пятнистые, будто испачканные в красках, крылья, снежно-серебряные с изнанки, стоит за его правым плечом.

@темы: дети, счастье - есть, ангелы, сказки, художники

---

Жил-был дракон...

1. ...который любил путешествовать


Жил-был Дракон, который очень любил путешествовать. Он каждый день путешествовал от родной и уютной пещеры до луга, где паслись коровы и овечки, и от пещеры — до реки. В реке отражался средней упитанности дракон в цвете драконолет.

Однажды Дракон решил отправиться в Очень дальнее путешествие, так как вычитал недавно в трофейной книге (честное драконье, церковь он спалил случайно и, между прочим, даже заплатил целыми тремя монетами чистого золота! и помог спасти имущество… а что имущество частью осело у него — так то издержки драконовоспитания), что путешественникам положено открывать новые земли. Вблизи пещеры все земли давным-давно были открыты; не закрывать же их, дабы открыть заново?..

Собрался тщательно. Перво-наперво набил сумку пособиями, на всякий случай взяв всё, что нашлось: «Как ориентироваться на местности» авторства некоего П. Пэна; «Туда и обратно» Б. Бэггинса; «Как ориентироваться по звёздам» (в книге рекомендовалось: а) помолиться неведомой Элберет б) отловить эльфа, ибо кто лучше звезднорождённых разбирается в звёздах), «Каджит в доме: как ухаживать и чем кормить»; «Пути и дороги Уинтерленда»; «Труд о влиянии будильника на характер крокодила необыкновенного» с инициалами автора — к-н Дж. К.; «Есть ли жизнь за Стеной» и «Как выжить среди магглов», сунул туда же карту. Потом увязал поверх сумки свёрнутое одеяло, ржавый меч, найденный под грудой сокровищ, фонарик (он не светился, но дракону очень нравился), кастрюлю (вдруг проголодаешься по дороге, надо же готовить в чём-то) и любимого мишку, с которым ещё в детстве засыпал. Вроде ничего не позабыл.
Подтянул потуже ремень и пошёл. Это только в сказках драконы летают, а на самом деле на рудиментарных крылышках в воздух не поднимешься, никто законов физики не отменял.

Шёл-шёл и дошёл до перекрёстка с указателями. Каждый указывал на тропинку или дорогу, множество тропинок разбегалось в разные стороны, и куда идти, было непонятно.
Дракон похвалил себя за предусмотрительность, достал и развернул карту.

Но на карте Средиземья не были обозначены «Хогвартс», «Скайрим», «Нетляндия» и «Вестерос». Одинокая гора, правда, была, но на ней подписано было «Здесь водятся драконы»*, и дракон впал в задумчивость. Это ведь, наверное, совсем-совсем дикие драконы, кровожадные и бескультурные. И за тропинкой с указателем никакой горы видно не было.

Так что Дракон подумал, что открытий сделано довольно (шутка ли: выяснить, что за пещерой лежит столько диких земель со странными названиями, да ещё водятся дикие драконы!), а путешествие уже достаточно далёкое, успеть бы теперь домой к обеду, — и вернулся обратно.

И потом долго ещё рассказывал не успевшим удрать рыцарям о том, как, преодолевая трудности и опасности, открывал новые земли.

*аналог знаменитому выражению касательно неведомых земель «здесь водятся тигры»

@темы: ...прозваньем - дракон, сказки

---

Лавка мастера книг

первая история
2. Мышь учёная

Лавка мастера, что наделён даром заклинать книги, — в том самом старом городе, где танцует на крышах с ветром свободная, как сероглазые ветрокоты, сестра лорда зимы, госпожа предвесенья Марта, где в отражениях витрин и в лужах живут солнцекоты, и куда спешит уже с ключами ото всех бродячих дверей легконогая леди Апрель. По крайней мере, часто лавку можно увидать именно там.
В лавке хватает места и книгам, и их героям: вздумавшему отдохнуть от своей сказки и утомительных выяснений отношений с рыцарем дракону (впрочем, съежившемуся до размеров пони, чтобы никого не стеснять), и самому рыцарю, вполне мирно здесь с вечным противником ведущему беседы, и прекрасной печальной леди-единорогу, и маленькому горбатому коньку. Здесь рады и персонажам известным, и героям книг, что только будут когда-то написаны, и даже чуточку застенчивым чудищам из снов, которых стоит труда уговорить вылезти из-под полок, где их никто не видит. Книги расставлены не по жанрам или алфавиту, а в одному мастеру понятном порядке; впрочем, книги не жалуются, тем более что их частенько меняют местами, чтобы они не уставали друг от друга.

* * *

Откуда взялась в лавке Мастера-заклинателя книг мышь, было не очень ясно. Коты — книжные, сказочные — с удовольствием приходили к мастеру на блюдечко молока и чесание за ушами, так что вроде бы мышам стоило бы поостеречься.
Но, как видно, сказочные коты, хоть и пили вполне обычное молоко, обычных мышей не ловили. То ли разучились, то ли считали ниже своего достоинства.
Учёный кот, угостившись молочком, по уши зарывался в книги: ему вечно не хватало сказок и песен, а повторяться он не любил.
Другой кот так и вовсе только улыбался лукаво, явно думая не о мышах, — лови потом его улыбку по углам, а златоглазые истончившиеся кошачьи родичи с Марса заглядывали редко: ныне они — проводники по граничным тропам, а это дело хлопотное.
Тот, что носил сапоги, всё время был занят человеческими делами и сам уже был не рад, что взялся однажды людям подражать, потому как и проблемы у него теперь сплошь человеческие, а не кошачьи, и ему тоже не до мышей.
Ветрокоты были слишком уж ветрены, сегодня здесь, завтра — там; может, поэтому соблазнившаяся запахом старых книг мышь и осталась в лавке. Призывать её к порядку оказалось решительно некому, а обычных котов здесь не водилось. Только лишь необыкновенные.
Сам мастер же как раз был занят перевоспитанием особо скучной книги, что ему принесли, — герои её, уныло-серые и какие-то плоские, уныло бродили по лавке и брюзжали на несправедливость к ним мира, вяло что-то друг другу доказывали и пугали унынием и занудством своим прочих обитателей и гостей книжной лавки.
От них шарахался даже зловещий ворон, а спокойно выслушивать их мог только длинноухий конёк, терпение которого было безгранично. Хотя остальные подозревали, что длинные уши тот попросту чем-то заткнул.

А мышь, поточив зубы об обитый металлом переплёт особо вкусно пахнущей книги (герои её как раз были в гостях в совсем другой сказке, а сама книга даже не проснулась от щекотки) и едва не оставшись вовсе без них, внезапно обнаружила в углу вполне сказочный сундук,. А в нём — рукописи, свитки и обычные школьные исписанные тетради, из которых позднее должны были вырасти книги при должном уходе и достаточной выдумке. Мышь, забравшись под неплотно прикрытую крышку (любые истории обязательно надо проветривать, чтобы они не чахли, и один из младших ветров, что проведывали мастера, непременно заглядывал в сундук), перерыла все тетради и свитки, некоторые понадкусывала, но больше всего ей пришлась по душе пахнущая почему-то сдобой толстая тетрадь в матерчатой обложке, от корки до корки исписанная мелким почерком. То была тетрадь неизвестного сказочника, но неучёной мыши это показалось вкусным обедом.

* * *

Где-то за полками цокает копытцами маленький горбатый длинноухий конёк. Он умён, говорящ, исключительно вежлив и деликатен, потому его все любят, даже вредная фея, которую постоянно забывает взять с собою несносный вечный мальчишка. Конёк приносит ей сладко пахнущие цветы с заповедных лугов из своей сказки, а фея с удовольствием расчёсывает-перебирает золотую гривку (всё ж таки конёк приходится родичем златогривым коням) и не отказывается даже перелистывать для него страницы книг, быстро, впрочем, от этого утомляясь: феям вообще очень трудно сосредотачиваться на чём-то дольше нескольких минут.

Колышутся у стен тени неоформленных сюжетов, что частенько бродят, неприкаянные, среди людей, и вьются вокруг читателей — потому как те их готовы увидеть и выдумать такими, какими они должны быть. Здесь тени слушают тех, кого уже выдумали (а кто-то и вовсе получился един во многих ликах, слишком многие его выдумали), дружат с тенью кота (её-то уже выдумали — тенью!) и с надеждой устремляются к посетителям лавки. Книжный мастер никогда прямо на тени сюжетов и героев не смотрит, чтобы ненароком не воплотить их раньше, чем их выдумает кто-то другой. Такое уж свойство у взгляда настоящего заклинателя книг.

Кот учёный рассеянно ходит по нижним ветвям проросшей сквозь пол и потолок и далеко раскинувшей ветви яблони с листвой, что отливает серебром (может быть, это одна из яблонь, что растут на Острове Вечной Юности, а может и вовсе — Яблоня Изначальная), вполголоса декламируя стихи, сверяясь иногда с книгой.
Странным образом снаружи лавки проросшую сквозь потолок яблоню не видно — будто макушка её где-то в ином месте, ином мире.
Прямо на полу меж полок расцветают, увядают, осыпаясь, и распускаются вновь хрупкие белые цветы; на насестах у стен сидят разноцветные крылатые светильники — свет их мягок и ненавязчив. Порой светильники хлопают крыльями, а то и вспархивают, меняясь местами. При посетителях светильники чинно сидят на своих местах.

* * *

— Прошу прощения, — резким тоненьким голосом сказала Мышь, выбравшись на середину комнаты и став столбиком, — разрешите привлечь ваше внимание…
Чёрный золотоглазый истончившийся кошачий родич-с-Марса, выскользнув из стены, обошёл мышь по кругу, принюхался, пошевелив усами, а потом вздёрнул хвост и удалился куда-то в угол. Живая и материальная мышь, пусть даже она с маленького кролика размером, ему была неинтересна. Из темноты угла ещё пару минут светили золотые глаза — не один кот-англичанин умел исчезать по частям, — но потом погасли и они.

Глаза Мастера тоже чуть светились в полумраке, что Мышь ничуть не смущало.
— Вы всё делаете неправильно, — пронзительно объявила она.
Кот учёный даже книгу уронил.
— Почему вы, Мастер, запираете героев книг здесь? Им же надо ходить не в гости друг к другу, а средь людей! Иначе их позабудут, а к вам в лавку перестанут и заглядывать.
Из-за ближайшего стеллажа высунулась любопытная ушастая морда конька: даже ему прежде не приходилось встречать столь разумно говорящих мышей!
Мастер отложил книгу, что как раз переплетал.
— Всякая книга у меня в лавке лишь ждёт своего человека. Я им не хозяин и не указываю ни драконам, ни рыцарям, ни пиратам, ни кому-то ещё. Но мышам сюда вход воспрещён, если они — не герои книг.
Мышь воинственно встопорщила усы.
— Я — не простая мышь, а мышь, съевшая тетрадь со сказками!
В сундуке была ещё и тетрадь, где разбирали наиболее распространённые сюжеты сказок, и мышь, её тоже погрызшая, теперь почитала себя большим специалистом по сказкам.
Заглянувший на шум дракон размером с пони, на котором восседала веснушчатая девчонка с тугими, торчащими в стороны рыжими косичками, учёный кот, лис, что никак не мог встретиться со своим мальчиком, одно симпатичное чудовище из чьего-то сна и целый отряд воинственных землероек подняли шумный спор о том, насколько можно считать сказочной мышь, съевшую бумагу, на которой записаны были сказки. Ворон время от времени вставлял своё веское «Никогда больше!», заставляя всех вздрагивать, а над всеми летала, взволнованно звеня, крохотная светящаяся фея.
Но всё же в конце концов решили, что мышь теперь достаточно сказочная, чтобы позволить ей обитать в лавке. Если она больше не будет грызть книги, рукописи и свитки.
Мастер промолчал: в конце концов, он и вправду не указывал ни драконам, ни лисам, ни учёным котам. Он лишь позволял им находить именно их людей.

Охотиться на разумную, даже больше — учёную мышь ни за что не стал бы кот учёный, другой же кот и вовсе, как истинный англичанин, не попрощавшись, растаял в воздухе. А тень кота употребляла в пищу лишь молоко лунного света (после чего мягко сияла до утра), не отказываясь закусить тенью рыбки.
Теперь сказки жили внутри Мыши, непонятно как там умещаясь, и стала Мышь Учёная, как и лавка мастера, большим, чем выглядела снаружи, единственной мышью в своём роде.
И единственной мышью, которой позволили обитать в лавке, полной книг.

* * *

На ветвях книжного дерева, оплетающего окованные серебром (мало ли кто там может водиться, в этих книгах) полки со старинными изданиями, восседает чёрный ворон, которого все зовут Эдгаром. Он с удовольствием выдаёт в самый неожиданный миг фразу «Никогда больше!» нарочито зловещим хриплым голосом. Каждый раз дремлющая на ветвях серебристой яблони жар-птица, обиженно курлыкая, падает сверху, заполошно хлопая крыльями у самого пола. Ворон демонически хохочет, слетая вниз и устраиваясь на плече синеглазого и темноволосого мужчины в испанском камзоле, откликающегося на два разных имени и даже на одно прозвище. Впрочем, и прочие персонажи порой не прочь поменяться местами. Мастер книг делает вид, что не замечает: пусть резвятся, уж свою-то сказку наизусть знают, а книге только польза: ведь если скучать начинают персонажи, то и книга становится скучной, в руки брать не хочется. Никем не читаемая же книга зачахнет — вот почему Мастер книг охотно позволяет посетителям листать и читать книги, сидя тут же на диванчике, и сам старается каждую из своих питомиц хотя бы раз в месяц раскрыть и прочитать пару строчек. Чаще и больше не выходит: очень уж много книг выдумали люди, даже повторяя героев и сюжеты.
Пыль с полок и книг сдувает один из младших ветров, что заглядывают проведать заклинателя прямиком из чьих-то снов — может быть, он и сам был когда-то разноцветным ветром в чьих-то грёзах.

Лавка в маленьком и дряхлом с виду домике внутри уходит полками далеко в полумрак, где-то там широкими ступенями поднимаясь вверх, и, если прислушаться, можно услыхать далёкий шум моря, крики чаек и пение Морского Дракона, и вместе с тем — голоса лесных птиц в шёпоте листвы и звон летних лугов. А где-то там, за ступенями, быть может, даже можно найти камень-указатель на перекрёстке с надписями, что подсказывают, куда идти тому, кто готов отдать что-то взамен. В настоящей книжной лавке, где живут книги и те, кто для них выдуман, без указателя на перекрёстке дорог никак.
Лавка большее, чем выглядит… как и её хозяин.

Сам мастер книг — человек… существо без возраста, если не сказать, что вовсе без лица. Серебристая голова, внимательные светлые глаза за стёклами очков — и черты лица, которые никто запомнить не может. Благо сказочным персонажам и прочим героям книг это без надобности — заклинателя они и без того не спутают ни с кем.

Заклинатель бережно гладит по корешку потрёпанную книгу, склонив голову, прислушивается к голосу, что различим только для него.

В глубине лавки, как раз за стеллажом с приснившимися кому-то книгами, негромко беседуют маленький длинноухий конёк и прекрасная белоснежная леди-единорог — оба единственные в своём роде.
Утомившийся от песен и стихов учёный кот читает учебник по квантовой физике, комментируя его изредка для дона Ящера, создания испанского поэта, рыжая девчонка приручает застенчивое чудовище под тихие указания лиса.
Рыцарь и дракон ушли спасать принцессу из чьей-то сказки.

Вспорхнувший с насеста у стены светильник присаживается на протянувшуюся над головой мастера ветвь серебристой яблони.

@темы: мастер-заклинатель книг, сказки