Когда чуть поутихли новогодние фейерверки — как видно, боезапасы у празднующих всё же подошли к концу, — я вышел на улицу. Где-то вдалеке слышались весёлые голоса — может быть, у кого-то новогоднее чудо всё-таки сбылось. Сам я вечно чувствовал себя героем той песни «...опять нас обманут, ничего не дадут...»
Фонари в маленьком парке, где мирно дремали аттракционы, походили на маленькие луны — бледные, сияющие, росли-цвели на стеблях из металла.
— Эй, поосторожнее, — сказали у меня над ухом, а в следующий момент я полетел в сугроб, потому что земля... вернее, снег ушёл из-под ног.
— Всё крыло мне оттоптал, — проворчал всё тот же голос.
Странный какой-то, чуточку шипящий.
Я выбрался из сугроба, отряхнулся, потом вытряхнул снег из ботинок.
— Вы уверены, что существуете? — ляпнул и тут же прикусил язык, потому что создание передо мной по-собачьи улыбнулось, показывая острые клыки.
— Я-то — вполне, а что насчёт вас, человеков? — не остался в долгу диковинный зверь, возлежащий в снегу и почти сливающийся с ним — если б не блеск лунных глаз. — По-моему, уж вы точно чья-то неудачная выдумка!
Не будь он лохматым, как кавказская овчарка, я б назвал его драконом. Крылья — полосы на них, как тени на глубоком снегу, длинная шея, даже небольшие рожки меж ушей, кажется… Но ни малейших признаков чешуи — мерцающая, как голубоватый свежевыпавший снег шкура.
— Дракон я, дракон, — фыркнул зверь, явно угадав мои мысли. — Шерстистый. Сибирский. Попробуй сам полетай с одной чешуей, когда аж воздух хрустит от мороза!
— Шерстистыми были носороги. И мамонты. Но они вымерли!
— Хочу — вымираю, хочу — не вымираю, — отрезал дракон. — Моё право! И вообще, я сплю, значит, ты мне снишься.
Он повернулся на другой бок и укрылся лохматым полосатым крылом.
В наш век чужие права следовало уважать, так что возразить было нечего. Я подобрался поближе, провалившись по колено в снег, потыкал осторожно крыло. Настоящее. Шерстяное.
— Нет, ну до чего же настырная выдумка! — удивился дракон, развернувшись из клубка.
— А почему я вас вижу? — спросил я.
И слышу, уж коли на то пошло.
— Ночь потому что такая, — вздохнул дракон. — Все верят в чудеса в эту ночь. Так-то — каждый день мимо проходите и не видите.
Я уже не очень верил («...опять нас обманут, ничего не дадут...»*), но промолчал.
— А клюквы у тебя нет? — спросил дракон.
Сибирский. Шерстистый.
Я невольно подумал, что более развесистой клюквы, чем сибирский шерстистый дракон, мне и не придумать. Сама выросла!
— Нет, — признался вслух. — Уж прости, магазины сейчас закрыты.
Дракон вздохнул, уронил тяжёлую голову на лапы.
— Вот так всегда, — буркнул он. — Никакой радости в жизни. И клюквы тоже.
— А отчего сам не добудешь? — полюбопытствовал я, нашаривая в кармане позабытый пакетик с мармеладками. — Мамонты ж траву себе как-то добывали, что тебе стоит клюквы на болоте набрать?
— Мамонты, — сказал мой лохматый собеседник, — потому и вымерли. Шкурка шкуркой, а с такими снегами никакой травы не напасёшься на этаких громадин. Кто не вымер — те откочевали в теплые края и выродились от лёгкой жизни. В слонов.
Какие интересные вещи можно услыхать в новогоднюю ночь.
Я протянул дракону на ладони мармеладных мишек.
— Немного не та клюква, конечно, но, может, тебе понравится?
Тот поставил уши торчком, принюхался. А потом наклонил голову — грива мазнула мне по рукам — и слизнул угощение. Язык, кстати, у него был как тёрка.
— Я, видишь ли, пачкаться не люблю, потому и болота не жалую, — объяснил шерстистый дракон. — Вычёсывать-то меня потом некому.
Потом заглянул мне в глаза, спросил с надеждой:
— А у тебя нет ещё этих… конфет?
— Извини, — сказал я. — Вынести тебе тазик с оливье? Матушка и на меня наготовила. Ещё мандаринки есть.
Дракон внезапно замер, насторожив острые уши, уставился в небо, где расцвели золотые огни фейерверков, осыпаясь искрами.
— Рукотворные звёзды, — странным тоном сказал он. — Человечьи звёзды…
— Любишь звёзды? — мне ужасно захотелось почесать дракона за ухом, как матушкиного кота.
Дракон сел на задних лапах, как садятся котики-манчкины, расстелив позади хвост-метёлку, сомкнул передние лапы — похожие на кошачьи, но с удлинёнными пальцами, — потом медленно развёл их. Меж лап засветился крохотный огонёк, хрупкий росток.
— Это — моя звезда, человек. Росток… У каждого дракона должна быть своя Звезда. Ведь однажды мы пришли оттуда, мы, звавшиеся тогда звёздными птицами. Но сейчас уже ни один из нас не вспомнит, как открывать звёздные тропы… Оставшись, мы теперь забываем себя… Гляди туда, где за вашими огнями — истинный свет.
Я запрокинул голову, пытаясь за светом фонарей разглядеть звёзды.
Дракон с шорохом развернул оказавшиеся алыми с изнанки крылья — и фонари, замигав, угасли.
Я затаил дыхание. Зимние звёзды, острый свет, что был до начала этого мира и сиять будет, когда ему придёт конец; видимо — незримое, и краем глаза, чудится, вижу танцующие на снегу призрачные фигурки дивных созданий.
К глазам почему-то подступили слёзы, внутри на месте той пустоты, что остаётся после ушедшего праздника и несбывшегося волшебства, грел жгучий клубок.
Дракон молча накрыл мои плечи тёплым тяжёлым крылом.
Неслышно пела волшебная ночь, снег сиял и бродили по небу звёздные звери.
*песня "Новогодняя", "Дискотека Авария"