В моих снах цветы тают и распускается снег... ©
Каждое последнее воскресенье июня Город мой празднует день рождения, ну а я - пишу сказку ему в подарок 
Дело было крайне ответственным, а потому требовало больше одной головы. У одного из участников высокого собрания голов было аж три! Правда, нечеловеческих, но людей тут вовсе не было. В общепринятом смысле. Бронзовый памятник маршалу авиации, каменный Змей Горыныч — один из стражей Города, тонкий и изящный остроухий эльф в лихо сдвинутом на одно ухо берете (его сородичи обитали за цветными витражами Речного вокзала, а он предпочитал бродить ночами по Городу, и иногда днём можно было увидать его — яркая картина, нарисованная на старом тополе, — старательно прикидывающегося обычным плоским рисунком), гипсовая девочка с толстой кошкой в обнимку, два здоровенных, с волкодава, соболя и рыжий невысокий мальчишка.
В последнее воскресенье июня Город праздновал день рождения, и без подарка никак нельзя было обойтись, а потому пёстрая компания ломала головы, придумывая городские легенды. Город был молод и древними легендами пока обзавестись не сумел (а всяческие призраки балерин и купцов — банально, хотя с балериной-призраком Хранитель был знаком, но кого удивишь подобными легендами?).
Под набережной сонно плескалась река, которую город обнимал сразу семью мостами.
— В метро обитает синяя говорящая гусеница…
— Это придумали без вас, — мелодично заметил фейри. — К тому же она и вправду там обитает. Заговорить способна даже фейри!
Хранитель, сидящий на змеевом хвосте вместо скамейки, вздохнул. Поёрзал. Погрыз карандаш.
— Про драконов, про драконов напиши, — пробасил Горыныч, заглядывая одним глазом через плечо в тетрадку.
Обычную такую тетрадку, разве в косую линеечку.
— «Дети прыгают по нагретому солнцем батуту, чьи краски поутру ярки, как никогда, скалится притворно-сердито неподвижная драконья морда, а где-то на речном берегу тихо тает, смываемый волнами, глубокий когтистый след...» — записал фразу из чьей-то сказки Хранитель,
Девочка Маришка (днем — гипсовая статуя среди травки возле оживлённого перекрёстка), восседавшая на спине Горыныча в обнимку с кошкой Муркой, закивала. Сказки она любила. И драконов в морде Горыныча, который никогда не отказывался помочь найти в очередной раз заблудившуюся Мурёнку. Даже будучи днями гипсовой, ночами Мурёнка терялась, как самая обычная кошка, а уж те-то даже в запертой комнате потеряться способны.
Грозный Змей же, как подозревал Хранитель, попросту очень любил детей.
— То есть оживающие по ночам драконы, даже если это батуты для детей, — расшифровал любящий точность пилот. — Хорошая легенда.
— В Городе обязательно должен быть Змей, — пророкотал Горыныч. — Змеи всегда были стражами. Сколько бы ни изводили наших сородичей, здесь всегда будет один из нас.
Хранитель не любил историю со снесённым однажды памятником Змею Горынычу. Дракошу он спасти не успел. Зато Горыныч, обитающий в месте силы, и сам за себя постоять сумеет. Да и Кощей в обиду не даст. Хотя бы потому, что сундук его охранять некому будет! Как и ругаться — не с кем...
— Нарисованные на стенах рыбы оживают, плывут в сумерках, как в синей воде… — подумав, выдал Хранитель.
— Они и так оживают, — обиделся фейри-художник, самолично этих рыб рисовавший везде, где дотягивался.
И погладил высунувшуюся из сумерек зеленоватую рыбью морду. Рыба пошлёпала губами и уплыла себе дальше.
Правый соболь-страж вопросительно тявкнул, но Хранитель опустил руку на загривок, запрещая охоту. Левый соболь тем временем украдкой сгрыз карандаш.
— Сочиняйте сами, раз не нравится! — возмутился Хранитель, обнаружив исчезновение карандаша.
И очков, между прочим! Не то чтобы ему нужны были очки, просто так он сам себе казался взрослее и внушительнее.
Соболя немедленно сделали вид, что они, бдительные стражи, тут ни при чём.
Бронзовый пилот достал из бронзовой же планшетки карандаш, Горыныч дунул на него — и карандаш стал обычным.
Вздохнув, Хранитель взял протянутый карандаш, мимолётно коснувшись ладонью драконьей морды.
Независимый Горыныч тут же сделал средней и правой головами внушение расплывшейся в блаженной зубастой улыбке младшенькой левой.
— Одичавшие ограды, увенчанные цветами, мост-дракон, скамейка с бабочкиными крыльями, которая улетает на зиму в тёплые края… — пробормотал Хранитель, пытаясь придумать что-то этакое… более легендарное и впечатляющее.
— Котомордашки без котов на стенах — это тайные знаки клуба анонимных чеширских котят, — вдохновенно сказала Маришка.
— Пр-р-авильно говоришь, пр-равильно, — муркнула пушистая кошка.
— Я не рисовал, — озадаченно поправил разноцветный берет фейри-художник, автор половины посланий от Города (вторую половину Город творил руками людей) и рисованных рыб.
— Может, вправду знаки? — хмыкнул бронзовый маршал. Орёл на плече недовольно клекотнул и снова сунул голову под крыло.
Хранитель представил себе котят — человеческих? кошачьих? — одинаково шкодливых и неугомонных, ужасно гордящихся свой собственной тайной, оставляющих после своих озорных выходок и у открытых новых троп подпись-знак ордена, и улыбнулся.
— А где-то, может даже в нашем Городе — иногда, потому что все котята ужасно непоседливы, им скучно на одном месте, — есть настоящая Чеширская академия...
Город любил кошек, открывал им пути и подвалы, и ничуть бы не обиделся на рисованные мордашки.
— В ограде Водозабора — Дверь в Лето, и живёт за ней гроза, — нараспев сказал фейри-художник, поселивший на этой самой ограде несколько рыб.
За оградой, на высоком речном берегу — обугленные ивы: здесь и вправду слишком уж часто бушевала гроза, сердито швыряясь молниями. А в проломе, этакой Двери, виднелся зелёный луг и тропа…
— Годится, — записал Хранитель. Сразу под краткими строками о перелётной скамейке, где оставил немного места на случай, если придумается о ней что-то ещё.
Мурёнка замурчала — как все кошки, она не одобряла запертых дверей и полагала, что за всякой из них должно находиться Лето.
— А Лев, разлучённый с Черепахой? — напомнил Горыныч.
Гипсового Льва и металлическую Черепаху разделяли дворы, потому морда белого Льва была грустной донельзя; старая черепаха же смотрела смешливо-лукаво: она-то знала, что мир круглый, а параллельные пространства пересекаются.
Перечитав строки, Хранитель расстроился:
— Это и так всё есть! Фонари, медлительно-грациозные, будто жирафы, учтиво раскланиваются друг с другом и со мной, улицы путаются и меняются местами сами по себе, батуты-драконы и батуты-тигры гуляют ночами, первые купаются в реке, вторые охотятся на бродячие ограды, лохматые петуниями; нарисованные рыбы плавают в сумерках, гусеница — в метро, говорят, там нынче мавка ещё завелась — чего удивляться, в болоте на Западном жилмассиве вон и чудище водится, слыхать слыхали, а не видал никто только потому, что застенчивое очень; вход в сиды — за витражами Речного вокзала, Горыныч летает ночами и спорит с Кощеем, Баба-Яга вечно на каких-то своих, ведьминских, симпозиумах, и избушка на лапках скучает, Бугринский мост — алогребневый дракон, дремлющий днями, соболя с перекрёстка боятся потерять доверенный им макет Театра (в сквере которого на рояле-клумбе летом и белой арфе зимой и весной играют театральные призраки, и дремлет в глубоких театральных подземельях, под тайными железнодорожными путями, озеро), а потому таскают его повсюду с собой…
Соболя-стражи тут же приняли грозный и ответственный вид, чтоб им не припомнили — они-то не таскают всюду с собой гербовую корону, и ленту, и лук со стрелами, зато перепрятывают раз пять за ночь, тут же забывая — куда.
— Всё это есть, и я просто не знаю, что тут можно ещё придумать. Чтоб древним городам на зависть! — закончил Хранитель и шмыгнул носом, как самый обыкновенный мальчишка.
— Может, оно потому и есть, что кто-то однажды придумал, — философски заметил маршал, осторожно взъерошив рыжие кудряшки.
— Время — тоже змея, — прогудела правая, старшая голова Горыныча, ранее почитавшего себя роднёй рек, утверждая, что и у них — голова и хвост. — Родня наша, Змеева, хоть мы не имеем привычки держаться за собственный хвост. Мы есть, потому что мы будем.
— Прошлое может существовать оттого, что случится будущее, — проронил фейри, что-то пишущий прямо на ограде набережной, украшенной множеством замков и замочков.
Но близился уже рассвет и час, когда запоёт над городом простенькая пастушья свирель.
Маршал пожал когтистую лапу Горыныча, как товарища по небу, распрощался с Хранителем и ушёл в сторону ближайших зданий: ему ещё надо было успеть на свой постамент до рассвета.
Хранитель, присев, положил ладонь на остывшую плитку набережной, мысленно обращаясь к Городу с просьбой открыть Маршалу путь на левый берег. Город отозвался в сознании тёплым мурлыканьем.
Змей Горыныч отправился купаться, Маришку с Мурёнкой пошёл провожать метрофейри, пообещав провести метротоннелями, не задерживаясь, чтоб поболтать с пушистой громадной гусеницей.
Сам Хранитель в сопровождении гербовых стражей шагнул по открывшейся тропе сразу к железной Книге на стене дома по улице имени писателя… впрочем, в этом районе вообще было много улиц, поименованных в честь писателей. Спрятал тетрадку в железном Капитале — детёныш книги в памятнике книги, самый лучший тайник, а уж город позаботится о том, чтоб несбывшееся написанное — воплотить. Если этого вдруг ещё нет.
— Мяу! — послышалось неподалёку, и соболя воинственно вздыбили хвосты.
Лукаво подмигнув, полосатый котёнок растворился в воздухе. Оставшаяся зубастая усмешка померцала немного в полумраке июньской ночи, потом исчезла и она.
Маленький, успешно выглядящий днём, на площади у здания администрации, мраморной статуэткой с глобусом в руках, ангел взмахнул крыльями и снялся с карниза, откуда наблюдал за одним из шкодливых подопечных. Это у людей есть большие взрослые ангелы, а котятам — и ангел маленький, мало что умеющий, кроме разве как находить котятам и кошкам новый дом.
Хранитель повернул голову на хлопанье крыльев — таких больших птиц в Городе не водилось, — и улыбнулся, когда по волосам мягко прошлась невзримая ладонь тёплого ветра, вытащил из рукава потемневшую от времени свирель.
Сонно заворочалось было гранитное чудище под Городом, но запевшая свирель навеяла ему тёплые сны.
С асфальта улыбалась очередная рисованная жизнерадостная кошачья мордашка, возникшая, кажется, сама собой.
У всякого уважающего себя города обязательно должны быть свои легенды.
И иные из них — воплощаются.
Прим.:
1. Железный Капиталъ
находится на стене дома, что по улице Максима Горького, прямо над книжным магазином.
2. Памятник-ангел
с глобусом стоит у здания администрации на площади Свердлова.
фото из сети
3. Лукавые кошачьи мордашки без котов попадаются на стенах в самых разных районах города. Это точно котозаговор
4. О Змее Горыныче и Кощее тут
История со снесённым памятником Змею Горынычу действительно была, и просьбы привязавшихся к Дракоше жителей его не спасли. Потом был еще один Горыныч, но уже «не тот», и долго он не простоял. Нынче в Октябрьском сквере обитает совершенно роскошный Змей, крылатый, чешуйчатый и клыкастый, городской любимец, охраняющий сокровища Кощея, неподалёку стоит избушка на лапках, и ходят слухи, что место это — непростое.
5. О девочке Маришке и кошке Мурёнке тут
6. О фейри метрополитена тут
Станция метро "Речной вокзал" — единственная наземная станция. Она украшена дивными иллюминаторами-разноцветными витражами, каждый витраж — отдельный город.
7. О батутах-драконах тут
8. О фейри-художнике и рыбе цитатойиз другого дневника:
"Плыви, ты - рыба". Почему-то мнится, что рисовал рыбу фейри-художник (обязательный берет, чуть сдвинутый набок и художественно заляпанный красками - потому как сползает, а художник нетерпеливо поправляет рукою, в которой держит кисть; из-под берета выглядывает острое ухо); фейри - бродяга по натуре, оттого не сидится ему в Холмах, да и наблюдать за людьми ему любопытно. Он любит оставлять послания - надписи и картинки - на стенах, веря, что каждое найдет своего человека. "Темнота уйдет, наступит утро", "Дело не в судьбе, а в нас", "Радуга сияет каждому" , замысловатый узор на опоре моста или стене дома...
Фейри, эльф с дудочкой, обитает на старом тополе, что в одном из дворов Западного жилмассива. С обратной стороны тополя изображён ужасно живой Леший.
9. О говорящей гусенице в метро (и всяческих троллейбусах и трамваях-призраках) рассказывала отдельная рубрика газеты «Молодость Сибири» во времена моего детства. Тогда подобных историй ходило много (впрочем, сейчас мне приходилось встречать байку о мавке в метро — женщина с зелёными волосами бродит по туннелям, и добра от встречи с нею не жди). Можете представить, что себе напридумывала мелкая Тууликки о поставленном за домом прямо на землю троллейбусе без колес и с жутковатыми «слепыми» закрашенными окнами. Вообще-то, это был кинотеатр))
10. О бронзовом (пусть даже он не бронзовый ) маршале авиации упоминалось в предыдущих сказках о Городе. Это памятник маршалу Покрышкину, который был родом из моего города, на одной из главных площадей, а я каждое утро прохожу мимо на работу. Памятник мне очень нравится.
11. О перелётной скамейке и изменчивой топографии Города упоминается в сказке "Яблочный ангел"; соболя, держащие в передних лапах щит, на котором - река с мостом, лес и снега по разные берега, и лук со стрелами под щитом, и корона над щитом — герб города, флаг города - зелено-белое поле, перечеркнутое волнистой синей линией-рекой; чудище под городом — город стоит на радиоактивном граните, гранит порой выходит на поверхность этакими причудливыми нашлёпками, гребнем, а то и мордой каменного чудища.
В сквере близ театра Оперы и Балета есть рояль-зелёная клумба и большая белая арфа. Существуют также легенды о катакомбах под театром, старой железной дороге и даже подземном озере. Поскольку в театральные подземелья никого не пускают, наверняка никто ничего не знает.
12. Белый Лев с грустной мордой обитает на Западном жилмассиве; он разделён с Большой Черепахой на детской площадке парой-тройкой дворов
Остальные "днерожденные" и просто городские сказки - по тэгу "сказки города N"
Дело было крайне ответственным, а потому требовало больше одной головы. У одного из участников высокого собрания голов было аж три! Правда, нечеловеческих, но людей тут вовсе не было. В общепринятом смысле. Бронзовый памятник маршалу авиации, каменный Змей Горыныч — один из стражей Города, тонкий и изящный остроухий эльф в лихо сдвинутом на одно ухо берете (его сородичи обитали за цветными витражами Речного вокзала, а он предпочитал бродить ночами по Городу, и иногда днём можно было увидать его — яркая картина, нарисованная на старом тополе, — старательно прикидывающегося обычным плоским рисунком), гипсовая девочка с толстой кошкой в обнимку, два здоровенных, с волкодава, соболя и рыжий невысокий мальчишка.
В последнее воскресенье июня Город праздновал день рождения, и без подарка никак нельзя было обойтись, а потому пёстрая компания ломала головы, придумывая городские легенды. Город был молод и древними легендами пока обзавестись не сумел (а всяческие призраки балерин и купцов — банально, хотя с балериной-призраком Хранитель был знаком, но кого удивишь подобными легендами?).
Под набережной сонно плескалась река, которую город обнимал сразу семью мостами.— В метро обитает синяя говорящая гусеница…
— Это придумали без вас, — мелодично заметил фейри. — К тому же она и вправду там обитает. Заговорить способна даже фейри!
Хранитель, сидящий на змеевом хвосте вместо скамейки, вздохнул. Поёрзал. Погрыз карандаш.
— Про драконов, про драконов напиши, — пробасил Горыныч, заглядывая одним глазом через плечо в тетрадку.
Обычную такую тетрадку, разве в косую линеечку.
— «Дети прыгают по нагретому солнцем батуту, чьи краски поутру ярки, как никогда, скалится притворно-сердито неподвижная драконья морда, а где-то на речном берегу тихо тает, смываемый волнами, глубокий когтистый след...» — записал фразу из чьей-то сказки Хранитель,
Девочка Маришка (днем — гипсовая статуя среди травки возле оживлённого перекрёстка), восседавшая на спине Горыныча в обнимку с кошкой Муркой, закивала. Сказки она любила. И драконов в морде Горыныча, который никогда не отказывался помочь найти в очередной раз заблудившуюся Мурёнку. Даже будучи днями гипсовой, ночами Мурёнка терялась, как самая обычная кошка, а уж те-то даже в запертой комнате потеряться способны.
Грозный Змей же, как подозревал Хранитель, попросту очень любил детей.
— То есть оживающие по ночам драконы, даже если это батуты для детей, — расшифровал любящий точность пилот. — Хорошая легенда.
— В Городе обязательно должен быть Змей, — пророкотал Горыныч. — Змеи всегда были стражами. Сколько бы ни изводили наших сородичей, здесь всегда будет один из нас.
Хранитель не любил историю со снесённым однажды памятником Змею Горынычу. Дракошу он спасти не успел. Зато Горыныч, обитающий в месте силы, и сам за себя постоять сумеет. Да и Кощей в обиду не даст. Хотя бы потому, что сундук его охранять некому будет! Как и ругаться — не с кем...
— Нарисованные на стенах рыбы оживают, плывут в сумерках, как в синей воде… — подумав, выдал Хранитель.
— Они и так оживают, — обиделся фейри-художник, самолично этих рыб рисовавший везде, где дотягивался.
И погладил высунувшуюся из сумерек зеленоватую рыбью морду. Рыба пошлёпала губами и уплыла себе дальше.
Правый соболь-страж вопросительно тявкнул, но Хранитель опустил руку на загривок, запрещая охоту. Левый соболь тем временем украдкой сгрыз карандаш.
— Сочиняйте сами, раз не нравится! — возмутился Хранитель, обнаружив исчезновение карандаша.
И очков, между прочим! Не то чтобы ему нужны были очки, просто так он сам себе казался взрослее и внушительнее.
Соболя немедленно сделали вид, что они, бдительные стражи, тут ни при чём.
Бронзовый пилот достал из бронзовой же планшетки карандаш, Горыныч дунул на него — и карандаш стал обычным.
Вздохнув, Хранитель взял протянутый карандаш, мимолётно коснувшись ладонью драконьей морды.
Независимый Горыныч тут же сделал средней и правой головами внушение расплывшейся в блаженной зубастой улыбке младшенькой левой.
— Одичавшие ограды, увенчанные цветами, мост-дракон, скамейка с бабочкиными крыльями, которая улетает на зиму в тёплые края… — пробормотал Хранитель, пытаясь придумать что-то этакое… более легендарное и впечатляющее.
— Котомордашки без котов на стенах — это тайные знаки клуба анонимных чеширских котят, — вдохновенно сказала Маришка.
— Пр-р-авильно говоришь, пр-равильно, — муркнула пушистая кошка.
— Я не рисовал, — озадаченно поправил разноцветный берет фейри-художник, автор половины посланий от Города (вторую половину Город творил руками людей) и рисованных рыб.
— Может, вправду знаки? — хмыкнул бронзовый маршал. Орёл на плече недовольно клекотнул и снова сунул голову под крыло.
Хранитель представил себе котят — человеческих? кошачьих? — одинаково шкодливых и неугомонных, ужасно гордящихся свой собственной тайной, оставляющих после своих озорных выходок и у открытых новых троп подпись-знак ордена, и улыбнулся.
— А где-то, может даже в нашем Городе — иногда, потому что все котята ужасно непоседливы, им скучно на одном месте, — есть настоящая Чеширская академия...
Город любил кошек, открывал им пути и подвалы, и ничуть бы не обиделся на рисованные мордашки.
— В ограде Водозабора — Дверь в Лето, и живёт за ней гроза, — нараспев сказал фейри-художник, поселивший на этой самой ограде несколько рыб.
За оградой, на высоком речном берегу — обугленные ивы: здесь и вправду слишком уж часто бушевала гроза, сердито швыряясь молниями. А в проломе, этакой Двери, виднелся зелёный луг и тропа…
— Годится, — записал Хранитель. Сразу под краткими строками о перелётной скамейке, где оставил немного места на случай, если придумается о ней что-то ещё.
Мурёнка замурчала — как все кошки, она не одобряла запертых дверей и полагала, что за всякой из них должно находиться Лето.
— А Лев, разлучённый с Черепахой? — напомнил Горыныч.
Гипсового Льва и металлическую Черепаху разделяли дворы, потому морда белого Льва была грустной донельзя; старая черепаха же смотрела смешливо-лукаво: она-то знала, что мир круглый, а параллельные пространства пересекаются.
Перечитав строки, Хранитель расстроился:
— Это и так всё есть! Фонари, медлительно-грациозные, будто жирафы, учтиво раскланиваются друг с другом и со мной, улицы путаются и меняются местами сами по себе, батуты-драконы и батуты-тигры гуляют ночами, первые купаются в реке, вторые охотятся на бродячие ограды, лохматые петуниями; нарисованные рыбы плавают в сумерках, гусеница — в метро, говорят, там нынче мавка ещё завелась — чего удивляться, в болоте на Западном жилмассиве вон и чудище водится, слыхать слыхали, а не видал никто только потому, что застенчивое очень; вход в сиды — за витражами Речного вокзала, Горыныч летает ночами и спорит с Кощеем, Баба-Яга вечно на каких-то своих, ведьминских, симпозиумах, и избушка на лапках скучает, Бугринский мост — алогребневый дракон, дремлющий днями, соболя с перекрёстка боятся потерять доверенный им макет Театра (в сквере которого на рояле-клумбе летом и белой арфе зимой и весной играют театральные призраки, и дремлет в глубоких театральных подземельях, под тайными железнодорожными путями, озеро), а потому таскают его повсюду с собой…
Соболя-стражи тут же приняли грозный и ответственный вид, чтоб им не припомнили — они-то не таскают всюду с собой гербовую корону, и ленту, и лук со стрелами, зато перепрятывают раз пять за ночь, тут же забывая — куда.
— Всё это есть, и я просто не знаю, что тут можно ещё придумать. Чтоб древним городам на зависть! — закончил Хранитель и шмыгнул носом, как самый обыкновенный мальчишка.
— Может, оно потому и есть, что кто-то однажды придумал, — философски заметил маршал, осторожно взъерошив рыжие кудряшки.
— Время — тоже змея, — прогудела правая, старшая голова Горыныча, ранее почитавшего себя роднёй рек, утверждая, что и у них — голова и хвост. — Родня наша, Змеева, хоть мы не имеем привычки держаться за собственный хвост. Мы есть, потому что мы будем.
— Прошлое может существовать оттого, что случится будущее, — проронил фейри, что-то пишущий прямо на ограде набережной, украшенной множеством замков и замочков.
Но близился уже рассвет и час, когда запоёт над городом простенькая пастушья свирель.
Маршал пожал когтистую лапу Горыныча, как товарища по небу, распрощался с Хранителем и ушёл в сторону ближайших зданий: ему ещё надо было успеть на свой постамент до рассвета.
Хранитель, присев, положил ладонь на остывшую плитку набережной, мысленно обращаясь к Городу с просьбой открыть Маршалу путь на левый берег. Город отозвался в сознании тёплым мурлыканьем.
Змей Горыныч отправился купаться, Маришку с Мурёнкой пошёл провожать метрофейри, пообещав провести метротоннелями, не задерживаясь, чтоб поболтать с пушистой громадной гусеницей.
Сам Хранитель в сопровождении гербовых стражей шагнул по открывшейся тропе сразу к железной Книге на стене дома по улице имени писателя… впрочем, в этом районе вообще было много улиц, поименованных в честь писателей. Спрятал тетрадку в железном Капитале — детёныш книги в памятнике книги, самый лучший тайник, а уж город позаботится о том, чтоб несбывшееся написанное — воплотить. Если этого вдруг ещё нет.
— Мяу! — послышалось неподалёку, и соболя воинственно вздыбили хвосты.
Лукаво подмигнув, полосатый котёнок растворился в воздухе. Оставшаяся зубастая усмешка померцала немного в полумраке июньской ночи, потом исчезла и она.
Маленький, успешно выглядящий днём, на площади у здания администрации, мраморной статуэткой с глобусом в руках, ангел взмахнул крыльями и снялся с карниза, откуда наблюдал за одним из шкодливых подопечных. Это у людей есть большие взрослые ангелы, а котятам — и ангел маленький, мало что умеющий, кроме разве как находить котятам и кошкам новый дом.
Хранитель повернул голову на хлопанье крыльев — таких больших птиц в Городе не водилось, — и улыбнулся, когда по волосам мягко прошлась невзримая ладонь тёплого ветра, вытащил из рукава потемневшую от времени свирель.
Сонно заворочалось было гранитное чудище под Городом, но запевшая свирель навеяла ему тёплые сны.
С асфальта улыбалась очередная рисованная жизнерадостная кошачья мордашка, возникшая, кажется, сама собой.
У всякого уважающего себя города обязательно должны быть свои легенды.
И иные из них — воплощаются.
Прим.:
1. Железный Капиталъ
находится на стене дома, что по улице Максима Горького, прямо над книжным магазином.2. Памятник-ангел
с глобусом стоит у здания администрации на площади Свердлова.фото из сети
3. Лукавые кошачьи мордашки без котов попадаются на стенах в самых разных районах города. Это точно котозаговор
4. О Змее Горыныче и Кощее тут
История со снесённым памятником Змею Горынычу действительно была, и просьбы привязавшихся к Дракоше жителей его не спасли. Потом был еще один Горыныч, но уже «не тот», и долго он не простоял. Нынче в Октябрьском сквере обитает совершенно роскошный Змей, крылатый, чешуйчатый и клыкастый, городской любимец, охраняющий сокровища Кощея, неподалёку стоит избушка на лапках, и ходят слухи, что место это — непростое.
5. О девочке Маришке и кошке Мурёнке тут
6. О фейри метрополитена тут
Станция метро "Речной вокзал" — единственная наземная станция. Она украшена дивными иллюминаторами-разноцветными витражами, каждый витраж — отдельный город.
7. О батутах-драконах тут
8. О фейри-художнике и рыбе цитатойиз другого дневника:
"Плыви, ты - рыба". Почему-то мнится, что рисовал рыбу фейри-художник (обязательный берет, чуть сдвинутый набок и художественно заляпанный красками - потому как сползает, а художник нетерпеливо поправляет рукою, в которой держит кисть; из-под берета выглядывает острое ухо); фейри - бродяга по натуре, оттого не сидится ему в Холмах, да и наблюдать за людьми ему любопытно. Он любит оставлять послания - надписи и картинки - на стенах, веря, что каждое найдет своего человека. "Темнота уйдет, наступит утро", "Дело не в судьбе, а в нас", "Радуга сияет каждому" , замысловатый узор на опоре моста или стене дома...
Фейри, эльф с дудочкой, обитает на старом тополе, что в одном из дворов Западного жилмассива. С обратной стороны тополя изображён ужасно живой Леший.
9. О говорящей гусенице в метро (и всяческих троллейбусах и трамваях-призраках) рассказывала отдельная рубрика газеты «Молодость Сибири» во времена моего детства. Тогда подобных историй ходило много (впрочем, сейчас мне приходилось встречать байку о мавке в метро — женщина с зелёными волосами бродит по туннелям, и добра от встречи с нею не жди). Можете представить, что себе напридумывала мелкая Тууликки о поставленном за домом прямо на землю троллейбусе без колес и с жутковатыми «слепыми» закрашенными окнами. Вообще-то, это был кинотеатр))
10. О бронзовом (пусть даже он не бронзовый
) маршале авиации упоминалось в предыдущих сказках о Городе. Это памятник маршалу Покрышкину, который был родом из моего города, на одной из главных площадей, а я каждое утро прохожу мимо на работу. Памятник мне очень нравится.11. О перелётной скамейке и изменчивой топографии Города упоминается в сказке "Яблочный ангел"; соболя, держащие в передних лапах щит, на котором - река с мостом, лес и снега по разные берега, и лук со стрелами под щитом, и корона над щитом — герб города, флаг города - зелено-белое поле, перечеркнутое волнистой синей линией-рекой; чудище под городом — город стоит на радиоактивном граните, гранит порой выходит на поверхность этакими причудливыми нашлёпками, гребнем, а то и мордой каменного чудища.
В сквере близ театра Оперы и Балета есть рояль-зелёная клумба и большая белая арфа. Существуют также легенды о катакомбах под театром, старой железной дороге и даже подземном озере. Поскольку в театральные подземелья никого не пускают, наверняка никто ничего не знает.
12. Белый Лев с грустной мордой обитает на Западном жилмассиве; он разделён с Большой Черепахой на детской площадке парой-тройкой дворов
Остальные "днерожденные" и просто городские сказки - по тэгу "сказки города N"
@темы: сказки города N, сказки
-
-
29.06.2020 в 22:00-
-
29.06.2020 в 22:08-
-
30.06.2020 в 07:46как замечательно рассказано о городе
Спасибо за примечания. Они - отдельный подарок читателю.
-
-
30.06.2020 в 09:19-
-
30.06.2020 в 11:08драугвен, наверное, есть)) поблизости не видала, разве рядом со Змеем есть парочка оленей, но то - олени, а Копытце таки был необычным козликом...