В моих снах цветы тают и распускается снег... ©
Опять-таки написано по чужому циклу о временах года и их стражах - с изрядной примесью моих собственных. Писалось в подарок автору цикла.
Примечание: мир не вполне мой, я попыталась увидеть чужой, этот вариант - с изменениями.
Пояснение: читать дальшеГаллен — имя одного из трёх знаменитых псов Финна Маккула, героя кельтских мифов, воина, провидца и мудреца, по легендам, псы эти прежде были людьми (двух других звали Бран и Скеоланг).
Белые олени и лани считались принадлежащими к потустороннему миру, вестниками судьбы, которые ведут героев к ключевым, судьбоносным для них событиям. Кроме того, олень почитался как воплощение владыки лесов и священная жертва, своей кровью позволяющая миру быть дальше
«Был ли от рожденья ланью зверь...» — превращаемая в лань дева — распространённый сюжет кельтских мифов, тот же Финн таким образом повстречал свою будущую жену Садб.
Дом — отсылка к Брэдбери
Черны воды ноября, песни ветра, трав седина, умирает осень и плачет, замерзая, птица дождя.
Пора Безвременья, пора одиноких душ, тьмы, прорастающей в сердцах и огня, рождённого средь холодной ночи, того, что обережёт и укажет путь, и пора другого огня, что горит в глазах Гончих и Диких Охотников — гибельное пламя, в котором сгоришь безвозвратно.
Люди собирают осенью урожай, но и Та Сторона собирает свою жатву, приходят оттуда те, кто был задолго до первого разведённого человеком костра, и плачут дети в колыбелях.
Осенние разжигают костры, и они становятся маяками для потерянных, а какие-то костры просто рождаются сами собой, прорастая, будто поздние цветы, распускаясь среди туманной мглы.
Прежде тревожного клича рога заржал конь лорда-командира.
Умные кони никогда не подавали голоса без надобности — слишком опасны тропы, по которым приходится ходить стражам граней, неизвестно, что отзовётся на твой голос.
Сидящие у костров встрепенулись, развернулись разом к молчаливой тени под старым клёном, что рассеянно перебирала листья-звёзды, шелестящие страницами неведомой книги из позабытых времён. Но лорд и сам, чуть склонив голову к плечу, вслушивался в темноту по ту сторону костра.
Хлопанье крыльев большой птицы, невидимой в темноте, обрисовавшаяся на миг во взметнувшихся языках пламени протянутая, точно костлявая рука, к небу нагая чёрная ветвь… Навязчивый, тяжёлый запах полуувядших осенних цветов...
Тревожная, давящая тишина разбилась сигналом рога: «Проснись! Проснись! Враги! Вставай!»
Вскинулись спящие, прогоняя сонную одурь, кто не торопился вставать сам, того растолкали.
Кленовые листья, ржавые звёзды, рассыпались трухой.
Стража Осени не закрывает пути, но хранит их. Сами ступая по тонкой, хрупкой грани стылого серебра между Той Стороной и Этой, стражи хранят равновесие: если ушедших станет больше, чем живых — рухнет сам мир. Дар и долг стражей — прокладывать тропы и соединять мостами берега. Для них закрытых дверей нет, и единственная тропа, по которой не сможет пройти даже лорд Ноября — его собственная, ведущая к тому, кем был когда-то, а единственные оковы, которые смогут удержать — собственное слово.
Но вместе с осенним туманом в мир явный приходят порой из-за Грани Твари, что могут принести много горя и бед, — и долг хранящих тропы и Грань не пустить Тварь в явный мир.
Тропы, по которым ходят Стражи, пролегают меж граней, меж миров.
Путеводные костры на перекрёстках — маяки на тропах межмирья. Лишь бы не спутать их с другими огнями — теми, что шепчут, манят сойти с тропы, уйти в туман за призраком надежды; огни те — дальнего родства с огнями болотными.
Тёмными ночами, когда ясные очи-звёзды неба глядят на мир внизу, осенние у походных костров рассказывают сказки и поют. Осень — время похода, в свою стражу ноябрьские редко бывают под крышей.
Иные легенды говорят (никто их не слагает, легенды рождаются сами собой, из звука голосов, из пения у костра, из искр, летящих к чёрному небу), что на перекрёстках троп По Ту Сторону есть Дом. Старинный, похожий на замок, с нагромождением высоких и низких башенок, арками и переходами, отчего-то не кажущимся нелепым, будто высеченный из чёрного мрамора, окаменевший после смерти дракон с железным гребнем крыши, с дремлющими в камне горгульями и двуглавыми флюгерами-петухами. Дом-дракон глядит тысячеглазо, и в слепых окнах-глазах — отблеск нездешних ледяных звёзд.
Дом даёт убежище средь мглы и тьмы, что поселяется и прорастает внутри, сумей лишь верно попросить. Но убежище легко может стать ловушкой — неосторожный так и останется блуждать средь запутанных пыльных коридоров и украшенных вязью паутины галерей, останется безмолвным шёпотом средь колонн.
Поднявшись по лестнице — очутишься в подвале, спустившись вниз — на верхней площадке одной из башенок; бесконечный лабиринт, где, блуждая, рискуешь потерять себя, оставить от себя лишь шёпот, обречённый вечно блуждать здесь, отражаясь от стен и колонн. Из лабиринта не может быть выхода. Но в одной из комнат есть в стене пролом...
Дом — одно из испытаний на тропе, хоть его стены и ограждают от почти живой мглы. Но не от тьмы внутри…
Говорят у осенних костров порой и о Древе, чья листва рыже-злата и тихонько звенит на ветру, которого нет, Древе, откуда начинаются все тропы и куда они когда-нибудь приведут, и о студёном роднике, истоке Реки Времени, и о спящих меж громадных узловатых корней — тех, кто не желал перемен, кому Древо подарило сон… И не только люди средь них, а один — так вовсе настоящий дракон, один из тех, кому в мире места нет, дракон, что предпочёл злато живое. Дракон хранит время — родник бьёт между его лап, дракон спит на опавшей, неувядающей листве под тихую музыку — злато листвы отражает музыку драконьей души, вплетает суть его в колыбельную, — и проснётся, если найдётся однажды храбрец, возжелавший похитить драконье сокровище, обратить время вспять.
У осени множество легенд, и как разобрать, где сказка становится большим, чем вымысел?
Лорд-командир слушает истории, что рассказывают у осеннего костра, молчит, и трудно понять, как он относится к рассказанному; лишь иногда тень странной улыбки трогает губы.
Осенние лорды знают больше…
О чём печалится безглавый всадник на вороном, об убежищах на тропах, о живых мостах и перекати-камнях, что любят лежать у перекрёстков, и тех, кому они позволяют высекать надписи-послания на своих боках, о том, кто обитает на заброшенной мельнице, и Госпоже, что хранит ключи от Врат снов, о тех, кто поёт в тумане, и отражениях, живущих в чёрных омутах осенних вод…
И знают о том, что иные легенды воплощаются в Осени — ведь ныне есть таверна-на-перекрёстке троп, где собираются отряды времён года, место, которого нет и не может быть никогда, сказка, рассказываемая у походных костров…
Где-то теперь, наверное, щетинит железный гребень крыши дом — спящий мёртво дракон.
И звенит-поёт на ветру листва осеннего древа — шафран и злато...
Лорд Ноября знает больше — но молчит.
Члены отрядов ближе к людям, лорды-командиры же могли бы ступить в круг у костра на холме, там, где звенят колокольчики и флейта поёт, — и их бы приняли как своих.
* * *
Черна осень — злато обратилось черепками, серы небесные воды и тени — слишком живые! — ползут.
Проложена тропа меж дальними берегами, скачет охота диких слуа — далеко-далеко воют-поют из Холмов псы, бродит неприкаянный даллахан, голова у луки седла, медленно ступает громадный вороной конь, и все двери распахиваются пред ним — от вестника смерти не укрыться. Шепчет что-то волглый туман — блуждают голодные тени, те, кем становятся неушедшие вовремя своею тропой, забывшие себя, мучимые лишь голодом. Но ничем не заполнить грызущую изнутри льдистозубую пустоту, выпиваемые у живых крохи тепла не приносят облегчения надолго.
Поёт сквозь осенние туманы звонкий рог осенней гвардии, и порой отзывается ему куда более низко и страшно рог Охоты.
Мосты, что появляются тут и там (мосты любят путешествовать, оттого осенью никогда не знаешь, на какой берег попадёшь, пройдя этот мост), соединяют берега разных миров — следует подумать не единожды, прежде чем ступить: готов ли оказаться там, куда мост тебя приведёт?..
Пограничная жизнь, вечный поход. Тропы зовут, туман поёт, и они не умеют противостоять зову — и снова седлают коней, и мчится отряд Ноября сквозь туман.
Осенние не боятся холода — стражи грани принадлежат холодной, безжалостной поре предзимья. Сбруя коней заиндевела, и изморозью покрылись знаки осени — рыже-алые листья на груди; стылое серебро — воздух, серебро инея и разбитые зеркала застывших луж под копытами коней.
Из мглы выступает светло-серебристый силуэт; почти-живая мгла отступает уважительно перед чистым сиянием дивного зверя. Белый олень смотрит мгновение — ничего не боящиеся кони (не слуги — друзья!), братья ветра, не решаются переступить ему путь. Стражи чуют золотой взгляд, видящий глубже, словно бы взвешивающий оценивающий душу, предъявляющий каждому его собственную суть. Потом дивное создание, вечная жертва Долгих Ночей, делает шаг, сходя с тропы — и тает, мгла ласково обнимает его, укрывая полой долгого одеяния ясный свет чистоты.
Стражи встряхивают головами, словно очнувшись от дурмана, переговариваются вполголоса (в этом месте не стоит шуметь, быть слишком живым!), и только лорд Ноября странно улыбается краем губ.
Мерцают в тумане, сбоку и чуть впереди, призывно огоньки, не решаясь приблизиться — родичи огней болотных, говорят, неупокоенные души, обиженные на на весь свет — Тот и Этот. Или они слишком давно и мало были живыми, а может, и вовсе не были никогда, оттого просто не ведают, что творят, не видя зла в жестоких шалостях — ведь так весело заставить кого-то сойти с тропы!
Туман колышется, кружит головы (если долго всматриваться в переливы жемчужно-серебристой мглы и слушать шёпот тех, кто в нём — можно позабыть себя), дышит, и мнится иногда — проглядывают смутно сквозь него очертания холмов...
Так много троп, и каждая из них длиною — в человеческую жизнь; тропы зовут, каждая к себе, и трудно не поддаться зову, не ступить на обманчивый путь, что может завести в никуда, да и позабыть там, трудно удержать перед внутренним взором причудливый золотистый узор из переплетающихся путей, норовящих и вовсе сплестись в невообразимый клубок. Распутывать их, договариваться с ними — тоже работа стражей.
Мир живых манит теплом мёртвых, они, отпущенные на поруки, переступают Грань, когда она так тонка, вьются у домов, заглядывают в окна, зачарованные живым огнём. Оживают тени в лабиринтах переулков, бродят средь людей духи — иной и не заметит, что вместо одной тени у него две или даже три — лишь ёжатся, не понимая отчего, чувствуя на себе голодные взгляды.
Но видят то стражи, что тоже ступают по городским улицам (дороги из асфальта — мертвы, отнимают силы, утоптанная тропа же потраченное вернёт) — рядом, им видны тропы живых и внятен шёпот ушедших, и мир расслаивается на грани. Вот только теней у самих стражей вовсе нет, а если вглядеться в их глаза, можно увидеть отблески вечного пламени Осени.
Наваждения бродят по улицам, и они — явь, а мир вокруг, мир явный, становится наваждением.
Зыбко дрожит реальность, переплетаясь тесно с мнимостью, одно отражается в другом, и приходят с осенним туманом фейри, проходят сквозь человеческие города, меняя летние пути на зимние. Тропы фейри были проложены задолго до того, как выросли города, и нет препятствий для дивных созданий на пути...
Хлеб живых, молоко, хлеб и яблоки — тени вкусят, прежде чем уйти. Уйти вновь за Грань, в туман и холод…
Против тех, что уйти не пожелают, встанут стражи — мир живых не для ушедших, он слишком тяжёл, без физической привязки так легко потерять себя, и кем-то любимая дочь, чей-то единственный сын обернутся чудищем, Тварью, что жаждет лишь тепла. А живые так вкусно пахнут, и так манит биенье крови в жилах и тепло душ...
Конь встаёт на дыбы, едва не сбросив всадника, а на дороге мечется растерянная душа — полупрозрачная тень, чей силуэт отчего-то разлохмачен по краям. Сбилась, как видно, с тропы, чудом не сгинула в жадном тумане, потерялась в безвременье межмирья.
Лорд Ноябрь, натянув поводья, свободной рукой оглаживает шею нервно танцующего на месте коня, успокаивая, потом делает короткий жест. Двое Стражей посылают коней было вперёд, но под взглядом командира спешиваются. Кони, впрочем, как верные псы, идут за хозяевами (полупрозрачный девичий силуэт ступает меж двух стражей) по незримой тропе, что ложится под ноги осенним; на этом её конце стоит конь Ноября, не давая увернуться, ускользнуть, свиться в клубок, на том — ждут Врата.
Куда души уходят дальше, стражи не знают, их дело — проводить потерянных до нужных врат. Им нет туда хода, их ждут иные тропы. У всякого своя судьба и свои врата — переступивший порог не вернётся назад, кто не осилил пути — останется в тумане навсегда, а стражи предпочитают не задумываться — награда их служба иль наказание.
Осень забирает память себе, стражи — её душой и сердцем; поговаривают лишь, что осенние лорды помнят, кем были до того, как Осень избрала их. Их прошлое — ушло, а будущее — то, может быть, и не наступит никогда. Пока Осень не сочтёт исполненным долг.
Завидовать ли им тем, кто принадлежит одному лишь миру, или огорчаться их слепоте?..
Память — рассыпавшийся песок, вместо крови — уж давно рябиновый сок.
Не люди. Не духи. Не фейри.
Не ведают страха пред хладным железом, не страшатся преграды текучей воды, вечно меж никогда и нигде.
Обещанные дети, заблудившиеся души, отчаявшиеся сердца...
Может быть, они просто однажды приснились кому-то.
Сон Осени…
Мгла и серебро Грани, стылый холод, неясный шёпот и доносящиеся порой переливы странных, нездешних мелодий, вкус молока и пепла на губах.
Все тропы пролегают между, ступив на одну, можно сразу оказаться у окончания её, ступив на другую — вовек не дойдёшь до конца, время ведёт себя здесь, как ему вздумается, а расстояние зависит от тебя.
Нельзя слишком долго ходить по грани между Этой и Той Стороной, не принадлежа ни одной из них.
Быть может, однажды туман разойдётся для кого-то из них, явив иное солнце и иные небеса, и уходящие вдаль проросшие вереском холмы, что полы внутри.
И Та Сторона заберёт их без возврата, ведь от Этой они некогда отказались сами.
Тропа ведёт, проявляясь под копытами коня, темнота становится прозрачной, одна за другой расцветают льдистые звёзды, соткавшись из колких лучей, протягиваются меж ними тонкие нити путей.
Звёздные мосты и тропы...
Отряд едет дальше — шагом, здесь спешить ни к чему, и лорд Ноября, привстав на стременах, учтиво кланяется с седла Госпоже Полуночи, что носит на поясе ключи от врат ночи. Рыжекудрая фейри улыбкой отвечает на поклон, и вьются у ног её тьма-звери, а рваный плащ за плечами на мгновенье разворачивается крыльями.
И сама ночь глядит тысячей звёздных глаз — не укрыться от этого взгляда.
Вот и облетела листва, под лёгкими шагами похрустывает заиндевевшая трава, а ветер дышит зимой.
Врата Зимы почти открыты.
Ночь, последняя ночь предзимья, обжигает пришедшей сквозь приоткрытые врата стужей.
Выстроившийся в походном порядке отряд Ноября двигается сквозь ночь к пустоши, где звенит на ветру стеклянный вереск, — туда, куда придёт зима — чтобы остаться.
Поёт тревожно рог, и гвардия Осени пускает коней вскачь.
Пустошь, вересковая пустошь, где ползёт под ногами туман, ждёт.
Средь гвардейцев ноября — двое, что осанкой и манерой держаться выделяются из прочих. Мундиры их просты, никаких знаков различия нет на них, да и лица ускользают из памяти, стоит отвести взгляд, но ноябрьские стражи отчего-то невольно обходят этих двоих.
Октябрь, вечный Охотник, несёт своё проклятье, сдерживает подступающее безумие до той Ночи, когда распахиваются Врата. И лишь когда падёт тьма, можно забыть себя, забыть других, позабыть всё — и стать Охотником, Ловцом душ. Азарт пьянит, летит конь, которому не нужны земные тропы, стелятся псы, подвывая, горит гибельное пламя в глазах своры и коней, мечется загнанная добыча…
Не убежишь от него, за ним по пятам — болотная мгла, и глаз от очей чёрного злата не отвесть — в них азарт и странная пустота...
И лишь загнав белую лань, лишь когда свора повиснет на звере и жертвенная кровь окропит землю, он вспомнит то, что однажды пожелал забыть — и Осень исполнила его желание.
Сентябрь не любит охоты, но сейчас встаёт плечом к плечу с Охотником, держа иллюзию на обоих — магия лис; рядом с Октябрём — любимый пёс по кличке Галлен, горят угольями глаза, и Сентябрь не хочет знать, кем раньше была эта гончая. И был ли от рожденья ланью зверь, которого преследуют каждую охоту псы Октября.
Гончая ворчит, и Сентябрь, обернувшись, беззвучно вздёргивает губу — Октябрю на миг мерещатся острые звериные клыки. Может, правда те слухи, что лисом оборачивается лорд Сентября… Ему одному, наверное, слышен далёкий вой зимних волков. Способен ли он пересечь текучую воду, он, один из тех, кто открывает закрытые двери для других?
Лисий князь...
Сентябрь не любит охоты, как всякий лис, и не любит собак и диких их двоюродных родичей.
Есть закон Охоты, и не Лису менять законы мира, но однажды Сентябрь лукавый попытался добычу у Псов отнять — себе на диво. И навсегда запомнил — самоуверенный лис! — рвущие горло клыки и ужас неизбывный…
Никому не узнать о пережитом давно, но с тех пор лисий князь носит шейный платок.
Со сменой стражи лорд Сентябрь покинуть тропы осенних не может — Осень держит крепко, путы же он позволил наложить сам. Лисы ведь тоже отдают свою верность лишь однажды…
Стужа идёт, уже слышен клич ледяных рогов, стынет воздух, обжигая серебром — вот-вот осыпется осколками стекла. Миг длится бесконечно — и не окончится, пока не сдвинется замершее было Колесо.
Сгорает Время в осенних кострах.
Белый Олень несёт луну на рогах.
И пустота поёт, печали полна.
Ноябрь не видит, но знает: где-то тут же, в простой форме без знаков различия — лукавый Сентябрь (почудился ли мелькнувший в кустах рыжий хвост?) и охотник-Октябрь. Не их время, не их стража, но осенние — не бросают своих.
Лисий князь, Вечный Охотник и Страж Грани.
Они ничуть не похожи, но разделённое осеннее пламя роднит их — каждого однажды призвала Осень. И Осень, быть может, однажды отпустит их…
«Стужа идёт! Стужа идёт! Вставай!» — звенит тревогой сигнал рога.
Ветер течёт чёрной водой, на миг дружески обнимает за плечи, шепча о тропах, что протягиваются меж льдистых звёзд, тропах, по которым в мир пришли драконы и единороги, о потерянных навек городах и печальных серебристых пустынях, что помнят о том, как были морем, о вратах, что ведут в сады, где вечно царит золотая осень и пронзительно-тоскливо кричат меж ветвей белые птицы-забытые души, — и тонко, хрустально звенят грани, готовые осыпаться хрупкими осколками стекла.
Говорят — не смотри зимним в глаза, изранит осколками льда, выморозит изнутри, как Кая, останется лишь зеркальная пустота.
Ветер свивается у ног.
Рука привычно ложится на эфес.
Лорд Ноября не глядит на приближающихся зимних, от шагов которых леденеет земля, звенит жалобно-тонко. Он не мигая смотрит в небо, на бледное, умирающее солнце предзимья.
Примечание: мир не вполне мой, я попыталась увидеть чужой, этот вариант - с изменениями.
Пояснение: читать дальшеГаллен — имя одного из трёх знаменитых псов Финна Маккула, героя кельтских мифов, воина, провидца и мудреца, по легендам, псы эти прежде были людьми (двух других звали Бран и Скеоланг).
Белые олени и лани считались принадлежащими к потустороннему миру, вестниками судьбы, которые ведут героев к ключевым, судьбоносным для них событиям. Кроме того, олень почитался как воплощение владыки лесов и священная жертва, своей кровью позволяющая миру быть дальше
«Был ли от рожденья ланью зверь...» — превращаемая в лань дева — распространённый сюжет кельтских мифов, тот же Финн таким образом повстречал свою будущую жену Садб.
Дом — отсылка к Брэдбери
Черны воды ноября, песни ветра, трав седина, умирает осень и плачет, замерзая, птица дождя.
Пора Безвременья, пора одиноких душ, тьмы, прорастающей в сердцах и огня, рождённого средь холодной ночи, того, что обережёт и укажет путь, и пора другого огня, что горит в глазах Гончих и Диких Охотников — гибельное пламя, в котором сгоришь безвозвратно.
Люди собирают осенью урожай, но и Та Сторона собирает свою жатву, приходят оттуда те, кто был задолго до первого разведённого человеком костра, и плачут дети в колыбелях.
Осенние разжигают костры, и они становятся маяками для потерянных, а какие-то костры просто рождаются сами собой, прорастая, будто поздние цветы, распускаясь среди туманной мглы.
Прежде тревожного клича рога заржал конь лорда-командира.
Умные кони никогда не подавали голоса без надобности — слишком опасны тропы, по которым приходится ходить стражам граней, неизвестно, что отзовётся на твой голос.
Сидящие у костров встрепенулись, развернулись разом к молчаливой тени под старым клёном, что рассеянно перебирала листья-звёзды, шелестящие страницами неведомой книги из позабытых времён. Но лорд и сам, чуть склонив голову к плечу, вслушивался в темноту по ту сторону костра.
Хлопанье крыльев большой птицы, невидимой в темноте, обрисовавшаяся на миг во взметнувшихся языках пламени протянутая, точно костлявая рука, к небу нагая чёрная ветвь… Навязчивый, тяжёлый запах полуувядших осенних цветов...
Тревожная, давящая тишина разбилась сигналом рога: «Проснись! Проснись! Враги! Вставай!»
Вскинулись спящие, прогоняя сонную одурь, кто не торопился вставать сам, того растолкали.
Кленовые листья, ржавые звёзды, рассыпались трухой.
Стража Осени не закрывает пути, но хранит их. Сами ступая по тонкой, хрупкой грани стылого серебра между Той Стороной и Этой, стражи хранят равновесие: если ушедших станет больше, чем живых — рухнет сам мир. Дар и долг стражей — прокладывать тропы и соединять мостами берега. Для них закрытых дверей нет, и единственная тропа, по которой не сможет пройти даже лорд Ноября — его собственная, ведущая к тому, кем был когда-то, а единственные оковы, которые смогут удержать — собственное слово.
Но вместе с осенним туманом в мир явный приходят порой из-за Грани Твари, что могут принести много горя и бед, — и долг хранящих тропы и Грань не пустить Тварь в явный мир.
Тропы, по которым ходят Стражи, пролегают меж граней, меж миров.
Путеводные костры на перекрёстках — маяки на тропах межмирья. Лишь бы не спутать их с другими огнями — теми, что шепчут, манят сойти с тропы, уйти в туман за призраком надежды; огни те — дальнего родства с огнями болотными.
Тёмными ночами, когда ясные очи-звёзды неба глядят на мир внизу, осенние у походных костров рассказывают сказки и поют. Осень — время похода, в свою стражу ноябрьские редко бывают под крышей.
Иные легенды говорят (никто их не слагает, легенды рождаются сами собой, из звука голосов, из пения у костра, из искр, летящих к чёрному небу), что на перекрёстках троп По Ту Сторону есть Дом. Старинный, похожий на замок, с нагромождением высоких и низких башенок, арками и переходами, отчего-то не кажущимся нелепым, будто высеченный из чёрного мрамора, окаменевший после смерти дракон с железным гребнем крыши, с дремлющими в камне горгульями и двуглавыми флюгерами-петухами. Дом-дракон глядит тысячеглазо, и в слепых окнах-глазах — отблеск нездешних ледяных звёзд.
Дом даёт убежище средь мглы и тьмы, что поселяется и прорастает внутри, сумей лишь верно попросить. Но убежище легко может стать ловушкой — неосторожный так и останется блуждать средь запутанных пыльных коридоров и украшенных вязью паутины галерей, останется безмолвным шёпотом средь колонн.
Поднявшись по лестнице — очутишься в подвале, спустившись вниз — на верхней площадке одной из башенок; бесконечный лабиринт, где, блуждая, рискуешь потерять себя, оставить от себя лишь шёпот, обречённый вечно блуждать здесь, отражаясь от стен и колонн. Из лабиринта не может быть выхода. Но в одной из комнат есть в стене пролом...
Дом — одно из испытаний на тропе, хоть его стены и ограждают от почти живой мглы. Но не от тьмы внутри…
Говорят у осенних костров порой и о Древе, чья листва рыже-злата и тихонько звенит на ветру, которого нет, Древе, откуда начинаются все тропы и куда они когда-нибудь приведут, и о студёном роднике, истоке Реки Времени, и о спящих меж громадных узловатых корней — тех, кто не желал перемен, кому Древо подарило сон… И не только люди средь них, а один — так вовсе настоящий дракон, один из тех, кому в мире места нет, дракон, что предпочёл злато живое. Дракон хранит время — родник бьёт между его лап, дракон спит на опавшей, неувядающей листве под тихую музыку — злато листвы отражает музыку драконьей души, вплетает суть его в колыбельную, — и проснётся, если найдётся однажды храбрец, возжелавший похитить драконье сокровище, обратить время вспять.
У осени множество легенд, и как разобрать, где сказка становится большим, чем вымысел?
Лорд-командир слушает истории, что рассказывают у осеннего костра, молчит, и трудно понять, как он относится к рассказанному; лишь иногда тень странной улыбки трогает губы.
Осенние лорды знают больше…
О чём печалится безглавый всадник на вороном, об убежищах на тропах, о живых мостах и перекати-камнях, что любят лежать у перекрёстков, и тех, кому они позволяют высекать надписи-послания на своих боках, о том, кто обитает на заброшенной мельнице, и Госпоже, что хранит ключи от Врат снов, о тех, кто поёт в тумане, и отражениях, живущих в чёрных омутах осенних вод…
И знают о том, что иные легенды воплощаются в Осени — ведь ныне есть таверна-на-перекрёстке троп, где собираются отряды времён года, место, которого нет и не может быть никогда, сказка, рассказываемая у походных костров…
Где-то теперь, наверное, щетинит железный гребень крыши дом — спящий мёртво дракон.
И звенит-поёт на ветру листва осеннего древа — шафран и злато...
Лорд Ноября знает больше — но молчит.
Члены отрядов ближе к людям, лорды-командиры же могли бы ступить в круг у костра на холме, там, где звенят колокольчики и флейта поёт, — и их бы приняли как своих.
* * *
Черна осень — злато обратилось черепками, серы небесные воды и тени — слишком живые! — ползут.
Проложена тропа меж дальними берегами, скачет охота диких слуа — далеко-далеко воют-поют из Холмов псы, бродит неприкаянный даллахан, голова у луки седла, медленно ступает громадный вороной конь, и все двери распахиваются пред ним — от вестника смерти не укрыться. Шепчет что-то волглый туман — блуждают голодные тени, те, кем становятся неушедшие вовремя своею тропой, забывшие себя, мучимые лишь голодом. Но ничем не заполнить грызущую изнутри льдистозубую пустоту, выпиваемые у живых крохи тепла не приносят облегчения надолго.
Поёт сквозь осенние туманы звонкий рог осенней гвардии, и порой отзывается ему куда более низко и страшно рог Охоты.
* * *
Мосты, что появляются тут и там (мосты любят путешествовать, оттого осенью никогда не знаешь, на какой берег попадёшь, пройдя этот мост), соединяют берега разных миров — следует подумать не единожды, прежде чем ступить: готов ли оказаться там, куда мост тебя приведёт?..
Пограничная жизнь, вечный поход. Тропы зовут, туман поёт, и они не умеют противостоять зову — и снова седлают коней, и мчится отряд Ноября сквозь туман.
Осенние не боятся холода — стражи грани принадлежат холодной, безжалостной поре предзимья. Сбруя коней заиндевела, и изморозью покрылись знаки осени — рыже-алые листья на груди; стылое серебро — воздух, серебро инея и разбитые зеркала застывших луж под копытами коней.
Из мглы выступает светло-серебристый силуэт; почти-живая мгла отступает уважительно перед чистым сиянием дивного зверя. Белый олень смотрит мгновение — ничего не боящиеся кони (не слуги — друзья!), братья ветра, не решаются переступить ему путь. Стражи чуют золотой взгляд, видящий глубже, словно бы взвешивающий оценивающий душу, предъявляющий каждому его собственную суть. Потом дивное создание, вечная жертва Долгих Ночей, делает шаг, сходя с тропы — и тает, мгла ласково обнимает его, укрывая полой долгого одеяния ясный свет чистоты.
Стражи встряхивают головами, словно очнувшись от дурмана, переговариваются вполголоса (в этом месте не стоит шуметь, быть слишком живым!), и только лорд Ноября странно улыбается краем губ.
Мерцают в тумане, сбоку и чуть впереди, призывно огоньки, не решаясь приблизиться — родичи огней болотных, говорят, неупокоенные души, обиженные на на весь свет — Тот и Этот. Или они слишком давно и мало были живыми, а может, и вовсе не были никогда, оттого просто не ведают, что творят, не видя зла в жестоких шалостях — ведь так весело заставить кого-то сойти с тропы!
Туман колышется, кружит головы (если долго всматриваться в переливы жемчужно-серебристой мглы и слушать шёпот тех, кто в нём — можно позабыть себя), дышит, и мнится иногда — проглядывают смутно сквозь него очертания холмов...
Так много троп, и каждая из них длиною — в человеческую жизнь; тропы зовут, каждая к себе, и трудно не поддаться зову, не ступить на обманчивый путь, что может завести в никуда, да и позабыть там, трудно удержать перед внутренним взором причудливый золотистый узор из переплетающихся путей, норовящих и вовсе сплестись в невообразимый клубок. Распутывать их, договариваться с ними — тоже работа стражей.
Мир живых манит теплом мёртвых, они, отпущенные на поруки, переступают Грань, когда она так тонка, вьются у домов, заглядывают в окна, зачарованные живым огнём. Оживают тени в лабиринтах переулков, бродят средь людей духи — иной и не заметит, что вместо одной тени у него две или даже три — лишь ёжатся, не понимая отчего, чувствуя на себе голодные взгляды.
Но видят то стражи, что тоже ступают по городским улицам (дороги из асфальта — мертвы, отнимают силы, утоптанная тропа же потраченное вернёт) — рядом, им видны тропы живых и внятен шёпот ушедших, и мир расслаивается на грани. Вот только теней у самих стражей вовсе нет, а если вглядеться в их глаза, можно увидеть отблески вечного пламени Осени.
Наваждения бродят по улицам, и они — явь, а мир вокруг, мир явный, становится наваждением.
Зыбко дрожит реальность, переплетаясь тесно с мнимостью, одно отражается в другом, и приходят с осенним туманом фейри, проходят сквозь человеческие города, меняя летние пути на зимние. Тропы фейри были проложены задолго до того, как выросли города, и нет препятствий для дивных созданий на пути...
Хлеб живых, молоко, хлеб и яблоки — тени вкусят, прежде чем уйти. Уйти вновь за Грань, в туман и холод…
Против тех, что уйти не пожелают, встанут стражи — мир живых не для ушедших, он слишком тяжёл, без физической привязки так легко потерять себя, и кем-то любимая дочь, чей-то единственный сын обернутся чудищем, Тварью, что жаждет лишь тепла. А живые так вкусно пахнут, и так манит биенье крови в жилах и тепло душ...
Конь встаёт на дыбы, едва не сбросив всадника, а на дороге мечется растерянная душа — полупрозрачная тень, чей силуэт отчего-то разлохмачен по краям. Сбилась, как видно, с тропы, чудом не сгинула в жадном тумане, потерялась в безвременье межмирья.
Лорд Ноябрь, натянув поводья, свободной рукой оглаживает шею нервно танцующего на месте коня, успокаивая, потом делает короткий жест. Двое Стражей посылают коней было вперёд, но под взглядом командира спешиваются. Кони, впрочем, как верные псы, идут за хозяевами (полупрозрачный девичий силуэт ступает меж двух стражей) по незримой тропе, что ложится под ноги осенним; на этом её конце стоит конь Ноября, не давая увернуться, ускользнуть, свиться в клубок, на том — ждут Врата.
Куда души уходят дальше, стражи не знают, их дело — проводить потерянных до нужных врат. Им нет туда хода, их ждут иные тропы. У всякого своя судьба и свои врата — переступивший порог не вернётся назад, кто не осилил пути — останется в тумане навсегда, а стражи предпочитают не задумываться — награда их служба иль наказание.
Осень забирает память себе, стражи — её душой и сердцем; поговаривают лишь, что осенние лорды помнят, кем были до того, как Осень избрала их. Их прошлое — ушло, а будущее — то, может быть, и не наступит никогда. Пока Осень не сочтёт исполненным долг.
Завидовать ли им тем, кто принадлежит одному лишь миру, или огорчаться их слепоте?..
Память — рассыпавшийся песок, вместо крови — уж давно рябиновый сок.
Не люди. Не духи. Не фейри.
Не ведают страха пред хладным железом, не страшатся преграды текучей воды, вечно меж никогда и нигде.
Обещанные дети, заблудившиеся души, отчаявшиеся сердца...
Может быть, они просто однажды приснились кому-то.
Сон Осени…
Мгла и серебро Грани, стылый холод, неясный шёпот и доносящиеся порой переливы странных, нездешних мелодий, вкус молока и пепла на губах.
Все тропы пролегают между, ступив на одну, можно сразу оказаться у окончания её, ступив на другую — вовек не дойдёшь до конца, время ведёт себя здесь, как ему вздумается, а расстояние зависит от тебя.
Нельзя слишком долго ходить по грани между Этой и Той Стороной, не принадлежа ни одной из них.
Быть может, однажды туман разойдётся для кого-то из них, явив иное солнце и иные небеса, и уходящие вдаль проросшие вереском холмы, что полы внутри.
И Та Сторона заберёт их без возврата, ведь от Этой они некогда отказались сами.
Тропа ведёт, проявляясь под копытами коня, темнота становится прозрачной, одна за другой расцветают льдистые звёзды, соткавшись из колких лучей, протягиваются меж ними тонкие нити путей.
Звёздные мосты и тропы...
Отряд едет дальше — шагом, здесь спешить ни к чему, и лорд Ноября, привстав на стременах, учтиво кланяется с седла Госпоже Полуночи, что носит на поясе ключи от врат ночи. Рыжекудрая фейри улыбкой отвечает на поклон, и вьются у ног её тьма-звери, а рваный плащ за плечами на мгновенье разворачивается крыльями.
И сама ночь глядит тысячей звёздных глаз — не укрыться от этого взгляда.
* * *
Вот и облетела листва, под лёгкими шагами похрустывает заиндевевшая трава, а ветер дышит зимой.
Врата Зимы почти открыты.
Ночь, последняя ночь предзимья, обжигает пришедшей сквозь приоткрытые врата стужей.
Выстроившийся в походном порядке отряд Ноября двигается сквозь ночь к пустоши, где звенит на ветру стеклянный вереск, — туда, куда придёт зима — чтобы остаться.
Поёт тревожно рог, и гвардия Осени пускает коней вскачь.
Пустошь, вересковая пустошь, где ползёт под ногами туман, ждёт.
Средь гвардейцев ноября — двое, что осанкой и манерой держаться выделяются из прочих. Мундиры их просты, никаких знаков различия нет на них, да и лица ускользают из памяти, стоит отвести взгляд, но ноябрьские стражи отчего-то невольно обходят этих двоих.
Октябрь, вечный Охотник, несёт своё проклятье, сдерживает подступающее безумие до той Ночи, когда распахиваются Врата. И лишь когда падёт тьма, можно забыть себя, забыть других, позабыть всё — и стать Охотником, Ловцом душ. Азарт пьянит, летит конь, которому не нужны земные тропы, стелятся псы, подвывая, горит гибельное пламя в глазах своры и коней, мечется загнанная добыча…
Не убежишь от него, за ним по пятам — болотная мгла, и глаз от очей чёрного злата не отвесть — в них азарт и странная пустота...
И лишь загнав белую лань, лишь когда свора повиснет на звере и жертвенная кровь окропит землю, он вспомнит то, что однажды пожелал забыть — и Осень исполнила его желание.
* * *
Сентябрь не любит охоты, но сейчас встаёт плечом к плечу с Охотником, держа иллюзию на обоих — магия лис; рядом с Октябрём — любимый пёс по кличке Галлен, горят угольями глаза, и Сентябрь не хочет знать, кем раньше была эта гончая. И был ли от рожденья ланью зверь, которого преследуют каждую охоту псы Октября.
Гончая ворчит, и Сентябрь, обернувшись, беззвучно вздёргивает губу — Октябрю на миг мерещатся острые звериные клыки. Может, правда те слухи, что лисом оборачивается лорд Сентября… Ему одному, наверное, слышен далёкий вой зимних волков. Способен ли он пересечь текучую воду, он, один из тех, кто открывает закрытые двери для других?
Лисий князь...
Сентябрь не любит охоты, как всякий лис, и не любит собак и диких их двоюродных родичей.
Есть закон Охоты, и не Лису менять законы мира, но однажды Сентябрь лукавый попытался добычу у Псов отнять — себе на диво. И навсегда запомнил — самоуверенный лис! — рвущие горло клыки и ужас неизбывный…
Никому не узнать о пережитом давно, но с тех пор лисий князь носит шейный платок.
Со сменой стражи лорд Сентябрь покинуть тропы осенних не может — Осень держит крепко, путы же он позволил наложить сам. Лисы ведь тоже отдают свою верность лишь однажды…
Стужа идёт, уже слышен клич ледяных рогов, стынет воздух, обжигая серебром — вот-вот осыпется осколками стекла. Миг длится бесконечно — и не окончится, пока не сдвинется замершее было Колесо.
Сгорает Время в осенних кострах.
Белый Олень несёт луну на рогах.
И пустота поёт, печали полна.
Ноябрь не видит, но знает: где-то тут же, в простой форме без знаков различия — лукавый Сентябрь (почудился ли мелькнувший в кустах рыжий хвост?) и охотник-Октябрь. Не их время, не их стража, но осенние — не бросают своих.
Лисий князь, Вечный Охотник и Страж Грани.
Они ничуть не похожи, но разделённое осеннее пламя роднит их — каждого однажды призвала Осень. И Осень, быть может, однажды отпустит их…
«Стужа идёт! Стужа идёт! Вставай!» — звенит тревогой сигнал рога.
Ветер течёт чёрной водой, на миг дружески обнимает за плечи, шепча о тропах, что протягиваются меж льдистых звёзд, тропах, по которым в мир пришли драконы и единороги, о потерянных навек городах и печальных серебристых пустынях, что помнят о том, как были морем, о вратах, что ведут в сады, где вечно царит золотая осень и пронзительно-тоскливо кричат меж ветвей белые птицы-забытые души, — и тонко, хрустально звенят грани, готовые осыпаться хрупкими осколками стекла.
Говорят — не смотри зимним в глаза, изранит осколками льда, выморозит изнутри, как Кая, останется лишь зеркальная пустота.
Ветер свивается у ног.
Рука привычно ложится на эфес.
Лорд Ноября не глядит на приближающихся зимних, от шагов которых леденеет земля, звенит жалобно-тонко. Он не мигая смотрит в небо, на бледное, умирающее солнце предзимья.
@темы: Хранители года, осень, сказки, Дикая Охота
-
-
29.11.2017 в 20:42-
-
29.11.2017 в 21:06-
-
29.11.2017 в 23:20-
-
30.11.2017 в 00:31-
-
30.11.2017 в 21:01Tawe, большое спасибо!
-
-
30.11.2017 в 23:46-
-
06.12.2017 в 09:28-
-
28.11.2020 в 20:58-
-
29.11.2020 в 05:11