В летнюю ночь, когда призрачная луна нальётся серебром, в канун
Ман Саури, перед тем, как солнце начнёт свой путь на юг, к гибели, замирает в межвременье мир.
Время силы Лета, время жизни — и оживает порой и то, что давно мёртво.
Спит мёртвым сном позабытый город в мрачном лесу, сквозь растрескавшуюся мостовую давно проросла трава, на улицах не бродят даже звери, будто и их отпугивает живущая здесь недобрая память.
Но едва воссияла луна самой короткой ночи, загорелся призрачный свет в слепых окнах опутанных плющом и повиликой покосившихся домов.
Неслышно ступая, не глядя по сторонам, гость незваный прошёл по улице — и призрачные огоньки стайкой последовали за ним.
Повернулось вдруг само собой со скрежетом покосившееся проржавевшее "колесо".
Мелодия будто родилась из лунного света, проявилась, словно всегда была — неслышно, зримой вязью вплелась в мёртвую тишину, разлилась с лунным светом, серебром вычертив силуэт, изморозью отбелив чёрные крылья.
Двинулась со скрипом, закружилась старая карусель в парке, что ныне — лес, укрывший милосердно, подаривший забвение.
Сумрак летней, самой короткой ночи наполнился беззвучным неясным шёпотом, свился тенями, позабывшими себя.
Не повернул головы гость, шёл неспешно — и тени стелились за ним, избегая лунного света.
По кругу скакали лошадки старой карусели с облупившейся краской, горели неживые, призрачные огни. Всё быстрее и быстрее кружилась карусель, быстрее играла мелодия.
С шелестом развернул крылья, что темнее сумерек были, гость, струны невидимые перебрал — и позвала мелодия.
И вот одна лошадка, серебристая, встряхнула головой, глянула по сторонам, будто недоумевая: и что это я спала так долго?.. Вторая, рыжая, будто лиса, стукнула копытом, толкнула мордой нежно-лиловую товарку...
Освобождённые лошадки — не дерево и краска, плоть и кровь — одна за другой спрыгнули на землю. Прянули чуткими ушами, вслушиваясь в ночь, нагнули головы, будто принимая ласку невидимых рук.
Зашепталась, заворочалась тьма, таящаяся в светлых сумерках под кустами, в тени каруселей и забытых домов, где лишь одичавшая и неприкаянная память бьётся беззвучно о стены изнутри.
Взмах крыла — и тонко заржали лошадки, загарцевали, горделиво изгибая шеи, словно неся седоков и красуясь перед ними и друг другом, послышался призрачный детский смех.
Вздохнули светлые сумерки шелестом листвы — и поставили уши торчком лошадки, ударила оземь копытом одна, вторая, пошла шагом, высоко поднимая ноги, изгибая шею по-лебединому. Снова зашелестела без ветра листва, хлопнули крылья — и перешли на рысь лошадки, колокольчиками зазвенел детский смех.
Пропущенная сквозь пальцы, сплетённая в диковинный сияющий узор мелодия свилась с лунным светом воедино, легла ясной тропой.
Скакнули с пригорка лошадки одна за другой — и не коснулись копытами больше земли.
Время Лета, время жизни, пусть эта жизнь давно ушла.
Скачут лошадки, бережно неся седоков, прямо по воздуху, словно и не нужна им опора, вот и звёзды уже близки...
Скачут лошадки по Звёздному пути.
Отливают распущенные беспорядочно крылья лунным серебром, прижата к груди рука и опущена голова — скрывают пряди лицо.
Безмолвствуют сумерки, молчит позабытый город, лишь ветер ласкает листву, ерошит перья.
А карусель под тихую мелодию и звон бубенцов кружится дальше, замедляя ход.
Пустая...