На самом деле, тут смесь моих "Хранителей года" с циклом о временах года другого автора. Писалось некогда с его разрешения и ему же в подарок.
Примечание: еще одна самайнская сказка, смешение разных легенд о Дикой Охоте
В канун Самайна истончаются грани между мирами, призрачной становится сама реальность, тени бродят средь живых, а средь живых ходят те, чьи души мертвы, - законная добыча Дикого Охотника.
Ноябрь стоит на мосту, глядя на бегущую воду. Воде подвластна магия иллюзий, как и осени, вода - стихия, погруженная в себя, она - символ умирания, быть может, потому ещё она близка командиру последнего осеннего месяца, что на грани осени и зимы, когда мир уже засыпает сном, похожим на смерть. Вода - бездна, как та, в которую падает мир - умирающий и не рождённый ещё заново.
Вода поёт, и голос её изменяется, предупреждая; Ноябрь не оборачивается, ощутив присутствие за спиной: он и так знает, кто это. Время Охоты совсем близко, и Охотник даже двигается иначе, ступает как кошка, и сам весь - натянутая струна.
Охотник молчит, ожидая чего-то, и Ноябрь наконец оборачивается, отступая чуть в сторону: ощущать чужое напряжение и подступающее безумие неприятно, чутьё твердит об опасности, хоть осенние никогда не сражаются меж собой.
- Ночь близка, - говорит Октябрь, и безумие уже тлеет золотом в глазах. - Пойдём со мной. Это время принадлежит не только мне, но и тебе, страж грани. - Ноябрь колеблется, и Охотник прибавляет: - Раздели со мной дорогу - на эту ночь.
Просьба высказана так, что страж путей не может отказать. Да и желает ли?..
Ночь Самайна издревле принадлежит Октябрю, стража Ноября же начинается с первыми лучами рассвета. Рассвета безвременья.
Кони стражей, воплощенье духов ветров, чутьём найдут хозяина средь существующих и несбывшихся миров и множества дорог - тем более конь, выбравший того, кого осень наделила даром самому творить мосты, соединяя берега и миры, и прокладывать тропы. Явившийся на свист тонконогий Бран танцует под седлом, тревожно раздувает ноздри - ему не нравится дыхание ветра Самайна, он чует тех, от кого стража граней бережёт мир.
Тьма ночи падает на мир разом, из тьмы является Свора: вечно мучимые голодом гончие, чья шерсть сияет во тьме, а глаза горят угольями - как и глаза скакуна Октября. Бран косит глазом, скалит зубы и бьёт копытом, предупреждая: ему не по душе суть Гончих, пришедших с Той Стороны.
Кони, канув с обрыва, прыгают в небо - им и твердь не нужна, и Ноябрь держится рядом с предводителем Охоты.
Тени, что живут в человеческих душах, в ночь Самайна, ночь открытых границ меж Той и Этой Сторонами могут выбираться наружу, могут даже обрести плоть - если человек, не поддавшись отчаянию, не сумеет загнать тень обратно.
На огонь костров, зажженных на перекрёстках, слетаются духи, которым некуда больше идти, приходят в поисках убежища странники, что ходят по тропам из мира в мир. У костра - не тронут, свят чистый обережный огонь, таков закон Охоты.
В канун Охоты не смотри незнакомцам в глаза - и они не узнают тебя.
В самый тёмный час - дай себе ответ: кто ты? Услышишь голос в глухой ночи - не отвечай, молчи. Помни своё имя, но вслух не произноси, и не будет у тех, с Той стороны, власти над тобою. Белый вереск, холодное железо, чертополоха ветвь над порогом, ожерелье из рябины - тебе обереги.
Сгинут в ночь те, кто одиноки, чьи души холодны, спасутся хранящие свой огонь.
Золотом горят во тьме глаза Октября, угольями - глаза гончих.
Чёрный всадник мчится сквозь ночь, звёздно блестит венец древних королей на его челе. В Ночь Духов Октябрь сам на себя не похож - безумный охотник и разом - король из древних владык; быть может, это мираж, а может, в эту, единственную ночь, срывающую маски, он становится собой.
Ноябрь молча скачет рядом - он, зная себя осенним командиром и стражем троп - быть может, то тоже - маска, одна из иллюзий осени?.. - лишь в эту ночь в силах пройти по собственной тропе назад, в прошлое, где был кем-то иным; он не может видеть себя со стороны и не знает, кто он сейчас.
Свита духов, теней тех, кого не видно ясным днём, несётся следом за всадниками Октября. Сама Охота мчится бесшумно: ни стука копыт, ни звона удил, ни бряцанья оружия, но завывают духи и плачут гончие, чья шерсть - серебро снега, и не гаснет огонь глаз. Лай их на лай вовсе не похож, голоса их - плач и стенанья неупокоенных душ. От низкого звука рога пробирает дрожь.
Поворот Колеса - и Врата открыты - Ноябрь ощущает это всем своим существом, а Охота приветствует открытие охотничьим кличем. Ночь и чужой азарт пьянят, мир становится шире, непроглядная для глаз людей тьма расцвечена сияющими тропами, сотканными из звёздного и лунного света, на горизонте вспыхивает зарница, отблеск разожжённых костров, в небе - Небесный Охотник* со своими Гончими, а вон там, вдалеке, поднимается громадная звёздноглазая тень Госпожи Ночи, и звенят ключи от Врат на её поясе.
Бесконечна ночь Охоты, длится и длится.
Прозрачны внизу города, стенает ветер голосами душ потерянных в осенней тьме; потерянные ищут живого тепла, стучатся в окна и двери.
Тени королей былого, ведущих каждый свою Охоту - бескровны и печальны лица королевских рыцарей, изрублены их доспехи, - склоняют головы перед господином Ночи Охоты, перед ловчим Самайна, и своры их поджимают хвосты перед снежно-белыми красноухими Гончими. Но не склоняет главы, увенчанной рогами, будто дивной короной, величавый Охотник, что никогда не был человеком, протестующе ржут осаженные кони, и тут уже Октябрю и Ноябрю приходится прикладывать усилие, чтоб удержать спины прямыми, не отступить перед древностью, что глядит из золотых глаз божества, перед могуществом, что осеняет всадника крылами и давит на плечи осенних командиров. Рогатый бог бесшумно канет во тьму вместе со свитой, и лишь тогда получится вздохнуть свободно, и вновь подаст голоса Свора.
Чёрная ночь зовёт - призрачным кличем рога, шёпотом ветра и вод, плачем неупокоенных душ, звоном промёрзшей земли и ломкой травы под копытами коней.
Ноябрь не любит терять головы, но всё труднее сохранять разум ясным - путь разделён, предводитель Охоты не сдерживает свою силу сейчас, безумен его смех, безумие витает в самом воздухе этой ночи, и даже ветер дышит азартом погони, пьянит свободой от привычных, самим собой наложенных оков. Вмешиваться в Охоту страж Ноября не имеет права, и не может отбивать добычу у псов, и он лишь смотрит, не позволяя себе отвернуться, а правая рука сжимает луку седла. Жалости нет - путь разделён, и разумом он сейчас - часть Охоты, Охота - очищение и возрождение через смерть, наказание понесут лишь заслужившие, потеряны будут не все, но глубже - долг стража, хранящего мир и его тропы от созданий с Той Стороны, что суть души.
На миг мерещится, будто на седле перед Охотником сидит заяц, чья шёрстка сияет серебром, и ладонь гладит меж ушей; потом заяц исчезает, а впереди во тьме мечется серебряная искорка.
Возродится ли загнанная добыча с рассветом?..
Кто-то уйдёт этой ночью по звёздному пути, не вернувшись назад. Волки, что тоже - стражи, проводят его. Седой громадный вожак, что волк на эту Ночь, до восхода Волчьей звезды*, лишь оскалит зубы на Гончих, но удержит своих волков: закон.
Мчится по небу Дикая Охота, собирая дань, потерянные души, пожранные Гончими, получат шанс пройти круг заново; сгорают дети Октября, отдавая себя без остатка этой ночи, с первым лучом рассвета, не прощаясь, исчезнет сам Октябрь, растает плоть клоками серого тумана, в воды озёр канут снежно-белые гончие, свора Аннуна.
Вода - непроглядное зеркало, и бьются тени в чёрных зеркалах ноября.
За спиной рушатся последние мосты - обломки застывают в чёрном янтаре; замерло Колесо, зыбок, нереален мир, будто чей-то сон, и миг этот длится и длится. Безвременье - мост меж жизнью и смертью, меж прошлым и будущим, когда прошлое ушло, а будущее не свершилось. Тропы и дороги, сбывшиеся и ещё не совершённые, разбегаются от перекрёстков, где до конца осени горят костры. И лишь дети осени прозревают все пути, лишь им дано пройти любым, кроме своего собственного, - до конца или к началу.
Ноябрь останавливает коня - обрыв у самых копыт, - смотрит вниз, на тёмную, стылую реку, над которой склонились деревья - начертанные тушью силуэты, на перекат, где бурлит вода, пойманными птицами бьются листья - умирающее золото.
Сзади - бряцанье оружия, звон удил - нагнавший отряд командира останавливается чуть поодаль.
Прозрачен и хрупок воздух, колюч осколками граней так, что поначалу трудно дышать.
Множество троп разбегаются от перекрёстков - время выбора, возможность найти средь троп одну-единственную, ту самую, что тебе нужна.
Чёрный ветер - живая стихия - обнимает за плечи, донося не сейчас случившийся разговор; для чёрного ветра всё время, случившееся оно или ещё не свершившееся, - едино, и порой он рассказывает Ноябрю то, что тот никак бы не услыхал, да и не стал бы слушать сам. Как и все подчинённые, люди они или нет, его отряд за спиной командира рассказывает про него байки... Ноябрь улыбается краем губ.
Чёрный ветер, взъерошив напоследок волосы, свивается послушно у ног.
Время тёмного колдовства, и дурной приметой кричит ворон, и дрожат нагие осины, вечно проклятые дерева.
Врата открыты, и готова Стража Ноября, что не закрывает пути, опасны те или нет, призрачны иль настоящи. Лишь хранит их.
В ноябре все тропы ведут прямиком в хмурые небеса. Стража Граней проводит того, кто не захочет возвращаться назад.
*Орион
*Волчья звезда - Венера
Ночь Охотника
На самом деле, тут смесь моих "Хранителей года" с циклом о временах года другого автора. Писалось некогда с его разрешения и ему же в подарок.
Примечание: еще одна самайнская сказка, смешение разных легенд о Дикой Охоте
В канун Самайна истончаются грани между мирами, призрачной становится сама реальность, тени бродят средь живых, а средь живых ходят те, чьи души мертвы, - законная добыча Дикого Охотника.
Примечание: еще одна самайнская сказка, смешение разных легенд о Дикой Охоте
В канун Самайна истончаются грани между мирами, призрачной становится сама реальность, тени бродят средь живых, а средь живых ходят те, чьи души мертвы, - законная добыча Дикого Охотника.