Есть где-то в городе, на одной из старых улочек, где средь лета царит тёплая осень (осень в золотисто-кремовых стенах двухэтажных домиков, в громадном зонтике-козырьке над магазином, в редких золотых листьях-лепестках на мокром асфальте), некое заведение под названием «Белая лошадь». Едва прочитав название на деревянной вывеске-табличке, я отвожу взгляд, хоть и приходится выдержать неравную борьбу с собственным любопытством. Но смотреть нельзя: вдруг узнаешь, скажем, что это какой-то там скучный бар? В сказке должна быть тайна, а обыденность разрушит ее. Сейчас же «Белая лошадь» будет тем, чем я нарисую ее. Это и делают сказочники зачастую — они не придумывают новый мир, они лишь рисуют наш, привычный таким, каким хотят его видеть они. И тем самым незаметно меняют обыденность вокруг нас.
… — Здравствуйте, Белая Лошадь, — скажу я, заходя в прохладный полумрак; звякнут ледяные колокольчики над дверьми.
Совсем маленькое помещение — но за мраком теней не видно стен, быть может, оно на самом деле бесконечно. На полках за деревянной, изрядно потемневшей стойкой — старинного вида фонарик, и отчего-то он, чуточку смягчая полумрак мягким дружелюбным сиянием, ничуть не освещает того, что на этих полках находится.
— Доброго дождя, — ответит из-за стойки Белая лошадь; у нее печальный взгляд — тяжело, верно, когда все тебя боятся и вообще считают дурной приметой, — и удивительно интеллигентная морда. — Не стойте на пороге, спугнете же.
— Кого? — немедленно полюбопытствую я. У стенки, кажется, стоят столики… или их не было только что?
Столики — из мутного стекла или старого, потемневшего льда. Полумрак зыбко дрожит, тени живут собственной жизнью.
— Чудо, — малопонятно объяснит Лошадь. — Постесняется и не случится.
За тающими, колеблющимися столиками — причудливые тени, должно быть, тени зверей долгих зимних ночей и прочих существ, которым нигде нет места. Даже в осени.
— Долгих зимних ночей? — предлагает Лошадь. — Или льдинок из самого морозного дня?
В стакане — мерцающая тьма, по краю — ледок, а льдинки — голубоватые, будто от света луны.
Белая лошадь глядит на меня — и глаза ее — зеркальные льдинки, от нее веет холодом и снегом. Снег — это покой, но Лошадь получилась чересчур живой; она любит чужое тепло, но, как и Морра, не может иметь с ним дело. Чужой огонь погаснет, если создание льда и снега будет неосторожно, а Лошадь не хочет, чтоб гасло иное, не родное ледяное, зеленоватое — теплое и рыжее пламя.
В печальных глубинах темных зеркал Снежная лошадь ударяет копытом — и опускается долгая ночь; Снежная лошадь привозит на спине лютую стужу, и поёт тишина, а в небе колышутся зеленые призрачные занавеси, и стонет-трещит лед под хрустальными копытами, когда лошадь пускается галопом...
За окном «Белой лошади», за украшенным почти незаметной каймой изморози по краю стеклом ступает запоздавший летний Дождь — у него серебристые одежды и длинные пряди цвета майской травки, прижатые венком из серебристо-зеленых ивовых веточек — русалочий родич. Следом по лужам шлепает маленькая полосатая кошка, его единственный друг, а из-за угла на мгновенье высовывается любопытная острая мордочка и радужно-разноцветный пушистый хвост. Дети лета…
Лето не видит «Белой лошади» — для лета нет зимы. Зимние дивные, иные создания могут укрыться здесь.
Небольшая деревянная вывеска — «Белая лошадь» — потемнела от льющейся с неба воды. Что там, за дверью?.. Я отвожу взгляд и иду дальше. Любопытство разрушает сказку. Город хранит ее.
...Где-то в городе, на осенней улице, в полумраке маленькой бесконечной комнаты, где ожидают своего времени призраки и видения зимы, за стойкой вздыхает Снежная лошадь — быть может, вспоминая долину, где низко-низко пела тишина, где тонул в голубоватых снегах маленький уютный дом и бродили вокруг сны спящих зверят, и ту, что пела песенку о дикой белой лошади, и Ледяную деву, от песни которой замерзает море, а небо расцветает зеленым и алым. Льдинки в гриве лошади тихонько хрустально звенят.Прим:речь об улице Учительской