Лес стар, очень стар, и помнит молодость этого мира. Деревья снизу густо поросли изумрудным мхом; с нижних ветвей свешиваются космы лишайника. Мох устилает и землю влажным бархатным ковром.
В глубине леса, где громадные причудливо изогнувшиеся, походя на пугающих великанов и сказочных зверей, деревья сплелись ветвями, образуя полог, сквозь который почти не проникают лучи солнца, не слышно и птиц - здесь царит тишина. Тишина стара, тишина дышит прелью и грибами; тишину разбивает невозможный здесь детский смех.
Ребёнок легко перебегает по скользким ото мха нижним ветвям - деревья стары, ветви высоко! - раскинув руки, балансирует над пропастью.
Дерево чуть приподнимает ветки, чтобы не дать упасть ребёнку, но если тот и упадёт - лесной дух подставит спину, опустит мягко на землю.
Босые ножки переступают уверенно с одной ветви на другую - ребёнок не знает иных путей, лесные тропы для него проходят здесь; деревья тянутся друг к другу, чтобы дитя, бегущее во весь дух, не оступилось, допрыгнуло до следующей ветви.
Порой глаза наливаются зеленью, и дитя замирает: слушает. Слушает Лес и память деревьев, помнящих слишком многое.

Иногда ребёнок плачет, и ветка дерева тянется приласкать, толпятся в растерянности вокруг лесные духи - одни походят на зверей, другие - на птиц, а какие-то - и вовсе ни на кого, переглядываются, не зная, что делать.
- Может, поохотиться для него? - предлагает волкоголовый дух.
- Не думаю, что он голоден, - возражает другой дух, косматый и крючконосый, не далее как поутру научивший ребенка, как подобраться к пчёлам и не быть покусанным.
Оставляющий влажные следы перепончатолапый водный дух с рыбьей головой, весь в прядях водорослей, согласно булькает: именно в водах его речушки отмывался от липкого мёда ребёнок.
- Он чего-то боится? - жутковатое одноглазое создание с зубастой пастью и одной громадной птичьей лапой, на которой и скачет, и вправду может напугать кого угодно, но лесное дитя скорее уж испугалось бы кого-то из людей.
Духи, собравшиеся вокруг, рычат и гомонят, перекрикивая друг друга: попадись им только тот, кто напугал их дитя!
Маленький дух, принявший облик кого-то, отдалённо напоминающего кошку и лисёнка разом, фыркает насмешливо:
- Живым может быть одиноко!
И, вспрыгнув на ветку, ластится и пушится умильно, заглядывает в глаза, вытирает слёзы кончиком хвоста, пока ребёнок не начинает вновь улыбаться - и в Лесу, тревожно потемневшем, зашумевшем угрожающе густыми кронами, снова светлеет.

Духи не умеют различать людей; для них есть лесное дитя и другие; ребёнок - девочка, но для духов - всегда "он", разницы они не знают и в именах не нуждаются, а потому и девочка остается безымянной.

Никто не объяснил ребёнку, что нужно бояться - и она треплет по голове волкоголового хищного духа, от которого разбегаются духи помельче; не объяснил, что только что поглаженный зверь - не зверь не должен растворяться вдруг в воздухе; скачет белкой по ветвям, забираясь туда, где ветви тонки, едва выдерживая невеликий вес, раскачивается опасно; бросается в холодную реку с обрыва, смеётся, цепляясь за скользкие камни (ударишься о такой - и не выплывешь больше); забирается в сердце Леса, где живёт тьма. И танцует с грозой, не боясь грозовых железнопёрых птиц. Духи боятся, что и она однажды раскроет крылья, улетит вместе с грозовицами, оставив Лес, ворчат сердито, но, стоит девочке улыбнуться - и сердиться уже почему-то не получается...
Духи не умеют любить, в отличие от живых созданий, но своё дитя они не дадут в обиду никому. Детская приязнь и улыбка заставляют обитателей Леса чувствовать себя странно... ведь духам странно ощущать себя живыми.

Где-то в сердце Леса на громадном сером валуне, позеленевшем снизу ото мха, танцует в окружении мелких лесных духов дикое дитя, сокровище Леса.

Проклятый древний Лес бережёт дитя, отданное когда-то ему в жертву, дабы умилостивить.