В моих снах цветы тают и распускается снег... ©
Танцевать на крыше — чем не занятие для лисы. Не хуже прочих, между прочим. Особенно если разом пытаться плести нити — те самые, что видят кошки, псы и лисы, нити, которые оплетают всё вокруг и всё вокруг — составляют.
Я норовлю запутаться, как кошка в клубке нитей; кицунэ то веселится, то трагично прикрывает морду лапой.
В небе сквозь расходящиеся облака одни звёзды — повесить луну никак не получается, а кицунэ уверяет, что это ничего не стоит любой лисе.
Ну да, если б то было лисье полнолуние!
— Уважающая себя лиса никогда не забывает про маску, — говорит кицунэ, хотя никакой маски я у него не вижу.
В том-то и соль, утверждает кицунэ — лисы так искусно носят маски, что их будто бы и нет.
— Судя по сказкам, именно из-за масок лисы и попадают в затруднительные ситуации.
То шутки шутят не там и не с теми, то человеком прикинутся, а потом приходится сбегать в лес, лисёнок же остаётся с людьми, и другое дело, коли из него вырастет пусть непутёвый, но любимый младший брат или знаменитый колдун и астролог…
— Одну и ту же маску нельзя носить долго, иначе с ней одной и останешься и станешь — ею, — «объясняет» кицунэ, и когти скрежещут по черепице крыши уже соседнего дома. — Скучно и утомительно.
Я начинаю подозревать, что лисы подцепили у людей вместе с одной из человеческих масок привычку создавать себе трудности исключительно затем, чтобы наблюдать, как их трудности преодолевает кто-то другой.
— А если маску не снимут, а сломают? — уточняю я, скользя по мокрой после дождя крыше и старательно взмахивая воображаемым хвостом — равновесие, как любит повторять кицунэ, для лисы самое важное, воображаемые у неё хвосты или нет.
Город-который-может быть-сон по-прежнему кроется где-то внизу, в темноте между огоньками фонарей. Сегодня круглая площадь пуста, а фонарики, кажется, бумажные. И кажется, они тоже немного танцуют, ткут светом извилистые нити улиц.
— Ничего страшного, — отвечает кицунэ, делая немыслимый кульбит, потому что не умеет долго быть в неподвижности. Неподвижная лиса, как он любит повторять, это статуя при храме лисье-рисовой богини. — Если не забудешь, кто был до маски. Может, маска больше не захочет иметь с тобой дела.
Я «рисую» кончиками пальцев удивленную маску — приподнятые брови, округлённый рот.
— Это маска тебя надевает, а не ты её, — кицунэ задумчиво смотрит себе за спину, кажется, решая, сколько хвостов требуется для идеального равновесия; останавливается пока на трёх. — Маска тоже хочет существовать, проявиться. Просто мы, лисы, позволяем прорастать ей сквозь себя осознанно, а если ты что-то осознаешь — всё зависит уже от твоего выбора.
Маска узнаёт нас, а мы узнаём маску.
Скольким маскам дают жить кицунэ? И сколько может быть среди людей тех, кто только надел человеческую маску и позабыл вовремя снять?
Этак можно додуматься, что вначале была маска, и я проваливаюсь сквозь дорожку лунного света, запутавшись в бледно сияющих нитях. Надо бы вообразить ещё парочку хвостов.
Луну, пролившую свет сквозь тёмно-синие небесные трещины, точно повесила не я. Может, сама выплыла, на манер рыбы, поднимающейся к поверхности воды — мы-то живём на дне мира, иногда видя поверхность сквозь трещины.
Кицунэ снова кувыркается, не хуже кошки приземляясь на все четыре лапы.
— Просто это весело — быть всегда разным. И это и есть секрет долгого века кицунэ — ты живёшь не одну жизнь, а несколько.
Всегда подозревала, что лисы мухлюют.
Луна в небе вяло шевелит плавниками — вся ночь впереди.
Я норовлю запутаться, как кошка в клубке нитей; кицунэ то веселится, то трагично прикрывает морду лапой.
В небе сквозь расходящиеся облака одни звёзды — повесить луну никак не получается, а кицунэ уверяет, что это ничего не стоит любой лисе.
Ну да, если б то было лисье полнолуние!
— Уважающая себя лиса никогда не забывает про маску, — говорит кицунэ, хотя никакой маски я у него не вижу.
В том-то и соль, утверждает кицунэ — лисы так искусно носят маски, что их будто бы и нет.
— Судя по сказкам, именно из-за масок лисы и попадают в затруднительные ситуации.
То шутки шутят не там и не с теми, то человеком прикинутся, а потом приходится сбегать в лес, лисёнок же остаётся с людьми, и другое дело, коли из него вырастет пусть непутёвый, но любимый младший брат или знаменитый колдун и астролог…
— Одну и ту же маску нельзя носить долго, иначе с ней одной и останешься и станешь — ею, — «объясняет» кицунэ, и когти скрежещут по черепице крыши уже соседнего дома. — Скучно и утомительно.
Я начинаю подозревать, что лисы подцепили у людей вместе с одной из человеческих масок привычку создавать себе трудности исключительно затем, чтобы наблюдать, как их трудности преодолевает кто-то другой.
— А если маску не снимут, а сломают? — уточняю я, скользя по мокрой после дождя крыше и старательно взмахивая воображаемым хвостом — равновесие, как любит повторять кицунэ, для лисы самое важное, воображаемые у неё хвосты или нет.
Город-который-может быть-сон по-прежнему кроется где-то внизу, в темноте между огоньками фонарей. Сегодня круглая площадь пуста, а фонарики, кажется, бумажные. И кажется, они тоже немного танцуют, ткут светом извилистые нити улиц.
— Ничего страшного, — отвечает кицунэ, делая немыслимый кульбит, потому что не умеет долго быть в неподвижности. Неподвижная лиса, как он любит повторять, это статуя при храме лисье-рисовой богини. — Если не забудешь, кто был до маски. Может, маска больше не захочет иметь с тобой дела.
Я «рисую» кончиками пальцев удивленную маску — приподнятые брови, округлённый рот.
— Это маска тебя надевает, а не ты её, — кицунэ задумчиво смотрит себе за спину, кажется, решая, сколько хвостов требуется для идеального равновесия; останавливается пока на трёх. — Маска тоже хочет существовать, проявиться. Просто мы, лисы, позволяем прорастать ей сквозь себя осознанно, а если ты что-то осознаешь — всё зависит уже от твоего выбора.
Маска узнаёт нас, а мы узнаём маску.
Скольким маскам дают жить кицунэ? И сколько может быть среди людей тех, кто только надел человеческую маску и позабыл вовремя снять?
Этак можно додуматься, что вначале была маска, и я проваливаюсь сквозь дорожку лунного света, запутавшись в бледно сияющих нитях. Надо бы вообразить ещё парочку хвостов.
Луну, пролившую свет сквозь тёмно-синие небесные трещины, точно повесила не я. Может, сама выплыла, на манер рыбы, поднимающейся к поверхности воды — мы-то живём на дне мира, иногда видя поверхность сквозь трещины.
Кицунэ снова кувыркается, не хуже кошки приземляясь на все четыре лапы.
— Просто это весело — быть всегда разным. И это и есть секрет долгого века кицунэ — ты живёшь не одну жизнь, а несколько.
Всегда подозревала, что лисы мухлюют.
Луна в небе вяло шевелит плавниками — вся ночь впереди.